Огюст де Лиль-Адан - Будущая Ева [Ева будущего]

— Он приедет в Этельвуд повидаться с нами, верно?

В ответ на естественную эту фразу молодой англичанин, сдержав жест восхищенного недоумения, просто кивнул.

Странное дело! Эдисон — вот кто вздрогнул при словах андреиды; сейчас он пристально глядел на нее.

Потом вдруг хлопнул себя по лбу, улыбнулся, наклонился поспешно и, чуть отведя подол ее платья, коснулся пальцами задников голубых башмачков.

— Что случилось? — спросил лорд Эвальд.

— Я отключаю Гадали! — отвечал Эдисон. — Теперь она принадлежит лишь вам одному. В дальнейшем ее будут наделять жизнью лишь перстни да ожерелье. Все самые полные и самые ясные сведения на этот счет вы найдете в Манускрипте. Вскоре вы поймете: записи, рассчитанные на шесть-десять часов, о которых я вам говорил, можно варьировать до бесконечности: это как игра в шахматы; это беспредельно, как женская натура. В ней таятся и два остальных высших женских типа, а если «смешать двойственность воедино», Гадали станет неотразимой.

— Дорогой Эдисон, — сказал лорд Эвальд, — я думаю, Гадали — призрак, одаренный истинной подлинностью, и меня больше не занимает тайна, которая дарит ей жизнь. Надеюсь, я забуду и то немногое, что вы мне разъяснили.

Гадали при этих словах нежно сжала руку молодого аристократа и, склонившись к его уху, прошептала тихо и быстро, пока ученый возился у ее ног:

— Не говори с ним о том, что я тебе сказала в саду. Это было для тебя одного.

Эдисон выпрямился, в руках у него были два маленьких медных винтика, которые он вывинтил и к которым были припаяны две металлические проволочки, такие тоненькие, что они терялись в ворсе ковров и в травах, по которым ступала Гадали. Видимо, они были подведены к каким-то потайным генераторам.

Андреида затрепетала с головы до ног. Эдисон коснулся застежки ее ожерелья.

— Помогите мне! — сказала она.

И, опершись одною рукой о плечо лорда Эвальда, она шагнула в отверстый гроб с какой-то сумрачной грацией.

Затем, подобрав свои длинные волнистые волосы, она тихонько легла и вытянулась.

Закрепив по обе стороны чела повязку из нескольких слоев батиста, которая должна была удерживать на месте ее голову и предохранять лицо от соприкосновения с верхними створками, она затянула на себе широкие шелковые ленты, так что теперь никакой толчок не мог сдвинуть ее с места. Руки она скрестила на груди.

— Друг мой, — проговорила она, — ты разбудишь спящую, когда мы высадимся на берегу; а до той поры мы с тобой будем видеться… в царстве сна!..

И Гадали сомкнула глаза, словно впав в забытье.

Обе створки сомкнулись над ней — мягко, неслышно, герметично. На крышке виднелось имя ГАДАЛИ,начертанное арабской вязью, под ним была серебряная пластина с вычеканенным на ней гербом.

— Как я вам и говорил, саркофаг сейчас погрузят в поместительный ящик с очень толстой прокладкой из крепко спрессованной ваты, — сказал Эдисон, — Эта мера предосторожности необходима, чтобы во время переезда не навести любопытных на размышления. Вот ключ от саркофага, вот скважина, в которую он вставляется, она почти невидима.

Ученый показал на неприметную черную звездочку в изголовье Гадали.

— А теперь, — прибавил он, жестом предлагая лорду Эвальду сесть, — по бокалу хереса, не правда ли? Нам нужно еще переговорить кое о чем.

И, нажав на хрустальную кнопку, Эдисон зажег лампы, которые засияли ярче солнца.

Потом он включил красный прожектор, освещавший лабораторию сверху и, опустив шторы, вернулся к своему гостю.

На круглом столике поблескивали два венецианских бокала и оплетенная бутыль.

— Я пью за Невозможное! — сказал физик со строгой улыбкой.

Молодой лорд в знак согласия коснулся Эдисонова бокала своим.

Затем они сели друг напротив друга.

Довольно долго оба размышляли в молчании.

— Вот единственный вопрос, который я хотел бы задать вам, — заговорил лорд Эвальд. — Вы упоминали об одной женщине, вашей помощнице по имени миссис Эни Сована… Насколько я понял, это она создала копию нашей живой красавицы, томившейся скукой, пока ее обмеривали, воспроизводили, ваяли.

По словам Алисии, это «очень бледная женщина, уже не молода , еще не стара, всегда в трауре, когда-то была очень хороша собой; глаза у нее всегда почти закрыты, так что цвета не разглядеть, но зоркая на диво!»

И мисс Алисия Клери прибавляет, что в течение получаса таинственная ваятельница безмолвно «прощупывала ладонями все ее тело с головы до ног», словно массажистка из русской бани. Она останавливалась на миг лишь для того, «чтобы нацарапать карандашом на бумажке какие-то цифры и линии, которые она показывала вам очень быстро».

А в это время «длинный луч света» скользил по нагому телу позировавшей, словно следуя за ледяными ладонями ваятельницы; «она как будто бы рисовала светом».

— Так что же? — спросил Эдисон.

— Так вот что! — отвечал лорд Эвальд. — Судя по первому голосу Гадали, такому дальнему , эта миссис Эни Сована, должно быть, прелюбопытная особа!

— Ну-ну! — сказал Эдисон. — Как вижу, вы немало размышляли вечерами у себя в коттедже и попытались самостоятельно проникнуть в суть дела. Хорошо. Уверен, частично вы догадываетесь, в чем тут тайна; но кто мог бы вообразить, какое случайное и в то же время из ряда вон выходящее обстоятельство позволило мне завладеть этой тайной! Вот доказательство тому, что ищущие обрящут.

Вы помните, не правда ли, историю некоего Эдварда Андерсона, которую я рассказывал вам там внизу? То, что вы хотите узнать от меня, — всего лишь окончание истории; вот оно.

Эдисон задумался на миг, потом продолжал:

— Разорение и самоубийство мужа потрясли миссис Андерсон, она внезапно оказалась без крова, даже без хлеба, а у нее было двое детей, десяти и двенадцати лет; и теперь они могли рассчитывать лишь на весьма сомнительное милосердие нескольких банальных знакомых из мира коммерции; все это привело к тому, что она захворала и недуг обрек ее на полное бездействие, это был сильнейший невроз, один из тех, что признаны неизлечимыми, — она впала в летаргический сон.

Я уже говорил вам, как ценю характер этой женщины и — прошу понять меня верно, милорд, — ее разум… А потому, к счастью для себя, я догадался прийти на помощь обездоленной — как некогда вы пришли на помощь мне! — и во имя давней дружбы, которую несчастье еще упрочило, я поместил обоих детей в лучшие учебные заведения и принял меры, дабы защитить их мать от нищеты.