Ивлин Во - Сенсация

— Хорошо.

И Уильям в одиночестве отправился ужинать к Попотакису.

— Две тысячи слов от Тапиока, — сказал мистер Солтер.

— Что-нибудь стоящее? — спросил главный редактор.

— Посмотрите.

Главный редактор посмотрел и увидел:

«ЗАГОВОР РУССКИХ… ПЕРЕВОРОТ… СВЕРЖЕНИЕ КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА… КРАСНАЯ ДИКТАТУРА… КОЗА АТАКУЕТ ШЕФА ПОЛИЦИИ… АРЕСТ БЛОНДИНКИ… ГРОЗИТ НАСУЩНЫМ ИНТЕРЕСАМ БРИТАНИИ».

Этого было достаточно. Это была сенсация.

— Это сенсация, — сказал он. — Остановить машины в Манчестере и Глазго. Очистить линию в Белфаст и Париж. Освободить всю первую полосу. Выбросить «Нищенскую смерть королевы красоты». Достать фотографию Таппока.

— Не уверен, что она у нас есть.

— Позвоните его родственникам. Найдите его девушку! Не может быть, чтобы нигде в мире не было его фотографии.

— Он снимался для паспорта, — неуверенно сказал мистер Солтер, — но я, помню, подумал тогда, как плохо он вышел.

— Это не имеет значения. Даже если он похож на бабуина…

— Именно на него…

— Отведите под фотографию две колонки. У нас уже месяц не было зарубежного сообщения для первой полосы.

Когда с машин сошли последние экземпляры газет, понесших сенсационное сообщение Уильяма в два миллиона равнодушных домов, мистер Солтер покинул редакцию.

Жена еще не спала.

— Я приготовила тебе овалтин, — сказала она. — Тяжелый был день?

— Ужасный.

— Обед с лордом Коппером?

— До этого не дошло. Но нам пришлось переделывать всю первую страницу после того, как она ушла в типографию. Из-за Таппока.

— Того самого, из-за которого было столько хлопот на прошлой неделе? Мне казалось, вы его уволили.

— Да. А потом взяли обратно. Он молодец. Лорд Коппер был прав.

Мистер Солтер снял ботинки, и миссис Солтер налила ему овалтин. Выпив лекарство, мистер Солтер немного успокоился.

— Знаешь, — задумчиво сказал он, — все-таки большая удача работать с таким человеком, как лорд Коппер. Сколько раз мне казалось, что он сдает. И я всегда ошибался. Он знает, что делает. Почему он выбрал Таппока? Шестое чувство… гений, иначе не скажешь.

У Попотакиса было пусто. Измученный Уильям поужинал и отправился домой. Когда он вошел в комнату, его встретил запах табачного дыма. Сигара — одна из его сигар — светилась в темноте. Голос с сильным немецким акцентом произнес:

— Пожалуйста, задерните занавески, прежде чем включить свет.

Уильям поступил, как его просили. Из кресла поднялся мужчина, щелкнул каблуками и издал звук горлом. Это был высокий блондин военной, но несколько обшарпанной наружности. На нем были шорты цвета хаки, рубашка и разбитые, забрызганные грязью ботинки. Его когда-то бритую наголо голову покрывала щетина. Той же длины щетина была на щеках и подбородке. Она производила впечатление ровно подстриженного кустарника в заброшенном саду.

— Простите, я не понял, — сказал Уильям.

Человек снова щелкнул каблуками и издал тот же звук горлом, прибавив:

— Это моя фамилия.

— О! — сказал Уильям и, став по стойке «смирно», произнес: — Таппок.

Они обменялись рукопожатием.

— Прошу извинить, что расположился в вашей комнате. Когда-то она была моей. Я понял, что здесь поселился кто-то другой, только когда увидел ваш багаж. Я здесь оставлял образцы руды. Вы, случайно, не знаете, что с ними стало?

— Они в надежном месте.

— Впрочем, это уже не имеет значения… Еще я здесь оставил жену. Вы ее не видели?

— Она в тюрьме.

— Да, — сказал немец, не удивившись, — так оно и должно быть. Меня тоже посадят в тюрьму. Я только что из немецкого консульства Они говорят, что не могут меня защитить. Я не жалуюсь. Они с самого начала предупреждали, что, если у меня ничего не выйдет, они не смогут меня защитить… А у меня ничего не вышло… Извините, я лучше сяду. Я очень устал.

— Вы ужинали?

— Я два дня не ел. Был в горах. Только что вернулся. Спать и есть было некогда. Меня все время пытались убить. Бандиты — им заплатили. Я очень устал и очень голоден.

Уильям поставил на стол коробку. Она была обшита досками и обвязана проволокой и бечевкой, которые призваны были защитить ее от любых напастей. Уильям безуспешно ковырял проволоку, а немец сидел в оцепенении.

— Там еда, только ее нужно достать, — сказал Уильям.

При слове «еда» немец вернулся к жизни. С поразительной ловкостью он поддел крышку коробки лезвием складного ножа, крышка отскочила, и перед ними предстал Рождественский ужин Уильяма.

Они разложили его на столе: индейку, сливовый пудинг, засахаренные сливы, миндаль, изюм, шампанское и крекеры. Немец пролил скупую, ностальгическую, тевтонскую слезу и набросился на ужин. К десерту он сделался словоохотлив.

— …по дороге в меня стреляли три раза, но у бандитов очень старые ружья. Не сравнить с теми, что мы дали Смайлзу. Мы дали ему все — пулеметы, танки, консульства, купили две парижские газеты, колонка каждый день, много недель подряд — вы знаете, сколько это стоит. Пять тысяч добровольцев ждали сигнала, чтобы приплыть сюда. Он мог бы взять Джексонбург через месяц! Джексоны всем надоели. Они дураки. Мы год пытались договориться с ними. Сначала они говорили одно, потом другое. Мы давали им деньги. Мы всем им давали деньги — мать моя, сколько же тут Джексонов! Но до дела так и не дошло…

— Хочу предупредить вас, что я журналист.

— Мне все равно. Когда будете об этом писать, подчеркните, что виноват не я, а Смайлз. Мы дали ему деньги, а он убежал в Судан. Он хотел, чтобы я бежал с ним.

— Может, это было бы лучше?

— Я оставил в Джексонбурге жену… к тому же мне лучше не появляться в Судане. Я однажды влип в историю в Хартуме. Мне во многих странах не стоит появляться. Я часто вел себя глупо.

При мысли о жене и допущенных промахах им овладел новый приступ меланхолии, и он подавленно замолчал. Уильям испугался, что он сейчас заснет.

— Куда вы пойдете? — спросил он. — Сами понимаете, здесь вам оставаться нельзя. Вас арестуют.

— Да, — сказал немец, — здесь мне нельзя оставаться.

И он немедленно заснул, откинув назад голову, раскрыв рот и зажав в руке остатки крекера. Храпел он мощно.

Но и это было еще не все.

Не успели первые конвульсивные бульканья и фырканья немца перейти в ровное, автоматическое похрапывание, как Уильяма вновь потревожили.

На пороге, квохча, появился ночной сторож. Он тыкал рукой в сторону ворот, улыбался и кивал. Немец не пошевелился. Когда Уильям шел через двор, из дома доносился его храп.

У ворот стоял автомобиль с потушенными фарами. Вокруг было совершенно темно. Голос из автомобиля спросил:

— Уильям, это ты?

И Кэтхен, выбравшись наружу, полетела к нему раненой птицей — совсем как он себе представлял.