Ивлин Во - Сенсация

Уильям отпустил лодку. Она дважды повернулась вокруг своей оси, выбираясь на середину реки, там ее подхватило сильное течение, она понеслась, бешено вращаясь, вниз и исчезла в рассветном воздухе.

Уильям вернулся к себе, в пустую комнату. В его отсутствие бой принес обратно остатки Рождественского ужина и аккуратно разложил их на письменном столе. На кровати валялась полая туба, но в ней не было никаких известий для Уильяма. Он сел к столу и, не отрывая глаз от жестянки из-под миндаля, начал печатать сообщение для «Свиста».

— Отнеси на радиостанцию, — приказал он бою. — Сиди на ступеньках, пока не откроется. Потом возвращайся и сиди на ступеньках здесь. Никого не впускай. Я буду спать.

Но долго спать ему не пришлось.

Бой принялся трясти его за плечо в половине одиннадцатого.

— Слать нет, — сказал он, возвращая Уильяму телеграмму.

Уильям с трудом открыл глаза после короткого сна.

— Почему?

— Джексоны нет. Правительство нет. Слать нет.

Уильям оделся и пошел на радиостанцию. В окошечке приветливо улыбалось черное лицо: крахмальный воротничок, галстук-бабочка, длинный мундштук из слоновой кости — чемпион по боксу.

— Доброе утро, — сказал Уильям. — Надеюсь, вы не слишком обижены на козу. Где телеграфист?

— Он взял небольшой отпуск. Вместо него сегодня я.

— Мой слуга говорит, что у него отказались взять эту телеграмму.

— Правильно. Мы очень заняты сейчас государственными делами. Думаю, мы будем заняты весь день, возможно, несколько дней. Напрасно вы вчера не отправились со мной в путешествие. Может, хотите пока ознакомиться с нашим манифестом? Насколько я понимаю, вы не читаете по-эсмаильски?

— Нет.

— Варварский язык. Меня ему никогда не учили. Скоро мы сделаем государственным языком русский. Вот английская копия.

Он протянул Уильяму листок красной бумаги, где сверху было напечатано «ПРОЛЕТАРИИ ЭСМАИЛИИ, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!», и захлопнул окошечко.

Уильям вышел на залитую солнцем улицу. Негр, стоявший на стремянке, закрашивал название Джексон-стрит. Фасад почты украшали нарисованные через трафарет серп и молот, над ними безжизненно висел красный флаг. Уильям читал манифест.

«… ДОБЫЧА ПОЛЕЗНЫХ ИСКОПАЕМЫХ РАБОЧИМИ И ДЛЯ РАБОЧИХ… НЕМЕДЛЕННО ПРИВЛЕЧЬ ДЖЕКСОНОВ К СУДУ… ОБВИНЕНИЕ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЕ… ЛИКВИДИРОВАНЫ… НОВЫЙ КАЛЕНДАРЬ. ПЕРВЫЙ ГОД СОВЕТСКОЙ РЕСПУБЛИКИ ЭСМАИЛИИ…»

Он смял листок в красный шарик и бросил его козе, которая заглотнула его, словно устрицу.

Он стоял на веранде и смотрел через двор на дряхлую мансарду, откуда Кэтхен улыбалась ему обычно в это время и звала к Попотакису.

— «Тленье и гниль, тщета перемен всюду взор мой смущают», — пропел он тихо, почти нежно. Это была любимая строка дяди Теодора.

Он повесил голову.

«О сойка, оклеветанная птица, — молился он, — неужели я не искупил зла, нанесенного тебе моей сестрой? Неужели я так и останусь изгоем, вдали от милых моему сердцу мест? Даже в безжалостном древнем мире боги спускались иногда к простым смертным, чтобы спасти их».

Он молился без надежды в сердце.

И тут в многоголосом шуме пансиона Дресслер возник вначале тихий, а затем нарастающий монотонный звук. Слуги во дворе подняли головы к небу. Звук продолжал расти, и над ними в безоблачной дали появился, быстро приближаясь, самолет. В какой-то момент мотор его заглох и звук прекратился. Самолет сделал круг и начал бесшумно снижаться. Когда он спустился совсем низко, от него отделилась черная точка и полетела к стоявшим на земле. За точкой струился белый шлейф, который надувала волна воздуха. Мотор снова запел, и самолет, взмыв в небо, пропал из виду. Маленький купол помедлил немного и начал не спеша снижаться, как бы погружаясь в чистые водные глубины.

— Если он приземлится на моей крыше, — сказала фрау Дресслер, — если он что-нибудь сломает…

Парашютист приземлился на крыше. Он ничего не сломал. Он изящно коснулся ее носками туфель. Белый парус, шумя, опустился за его спиной. Он ловко освободился от лямок, достал из кармана расческу, привел в порядок слегка растрепавшиеся на висках каштановые волосы, взглянул на часы, поклонился фрау Дресслер и учтиво попросил лестницу на пяти или шести языках. Ее принесли, и он, аккуратно перебирая ногами, обутыми в остроносые туфли из змеиной кожи, спустился во двор. Коза почтительно отошла в сторону. Он вежливо улыбнулся Уильяму и только потом узнал его.

— О! — воскликнул он. — Да ведь это мой попутчик, журналист! Как приятно встретить в таком отдаленном месте соотечественника!

Солнце садилось за эвкалиптами, и первый день советской Эсмаилии завершался пурпурным апофеозом. Опустевший бар «Пинг-понга у Попотакиса» пламенел красками заката.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказал Уильям.

— Прошу вас, — сказал его собеседник, коснувшись рукой руки Уильяма, — не заставляйте меня краснеть. Слова, которые вы только что произнесли, преследуют меня везде, где бы я ни появился. С того самого знаменательного дня, когда вы великодушно позволили мне воспользоваться вашим самолетом, я боялся, что рано или поздно услышу их и от вас. Если память мне не изменяет, я высказал вам это предположение тогда же.

Мистер Попотакис включил свет над пинг-понговым столом и спросил: «Не хотите ли сыграть, мистер Болдуин?» — поскольку новый друг Уильяма предпочитал теперь, чтобы его называли так.

(«Удобное имя, — объяснил он, — простое, британское и, главное, легко запоминающееся. Мне часто приходится действовать под вымышленными именами. Их подбирает мой камердинер Кутберт. Он прекрасно чувствует, какое где подходит, но иногда немного увлекается. Бывали случаи, когда слишком цветистые псевдонимы начисто исчезали из моей памяти в самые неподходящие моменты. Поэтому теперь я просто мистер Болдуин и умоляю не разглашать моей тайны».)

Мистер Болдуин продолжил свой монолог.

— В суете и неразберихе коммерческой жизни, — говорил он, — я пытаюсь воздавать добром за добро. С годами моего добра требуется все больше и больше… однако я убежден, что в вашем случае столкнулся с совершенно бескорыстной помощью, и рад, что ваша карьера обошлась мне недорого.

Должен признаться, что на первый взгляд вы не произвели на меня впечатление человека, который многого добьется в журналистике. Отнюдь! Если быть откровенным до конца, я сомневался, что вы тот, за кого себя выдаете, и, когда вы сообщили мне, куда направляетесь, я заподозрил, что вы преследуете какую-то тайную цель. Если я в начале нашей — смею надеяться — дружбы казался вам несколько замкнутым, прошу меня простить.

Мистер Попотакис предлагает нам сыграть в пинг-понг. Думаю, это может нас несколько освежить.