Жюль Ромэн - Доногоо-Тонка, или Чудеса науки

«Способны ли вы писать полемические статьи в специальном географическом журнале?»

Ламандэн весьма смущенно сознается, что не способен; но сопровождает это признание такими любезными словами по адресу географии вообще и выражением таких почтительных чувств по отношению к географам, что мсье Ле Труадек явно тронут и начинает смотреть на Ламандэна другими глазами.

Молчание. Мсье Ле Труадек прохаживается взад и вперед, заложив руки за спину.

Он останавливается, делается доверчив:

«Я мечтаю об одном: быть избранным в члены Института на предстоящих зимою выборах. Мои соперники, увы, настороже. Посмотрите, что они печатают.»

Он роется в бумагах на письменном столе и подает Ламандэну газетную вырезку:

Мсье Ле Труадек выставляет свою кандидатуру на место безвременно почившего Ф. ван-Схонерта. Благодаря своему возрасту, он мог бы надеяться на избрание, если бы академики не обладали хорошей памятью и не помнили смехотворной истории с Доногоо-Тонка.

В своей многотомной «Географии Южной Америки», вышедшей десять лет тому назад и представляющей его капитальный труд, мсье Ле Труадек сообщает подробные сведения о городе Доногоо-Тонка, а равно о золотоносной области, которой он является центром.

Беда только в том, что город Доногоо-Тонка никогда не существовал. Мсье Ле Труадек принял на веру какой-нибудь фантастический рассказ авантюриста или вымысел шутника.

Простота — еще недостаточное основание для того, чтобы быть членом Института.

Ламандэн принимает должное выражение лица. Мсье Ле Труадек подходит к висящей на стене карте Южной Америки, указывает на область Тапажоша и яростно колотит по ней. Потом идет к книжному шкафу, хватает третий том своего капитального труда, раскрывает его посередине и тычет им в нос Ламандэну со всеми признаками ничем не сдерживаемой досады.

Ламандэн взглядом вопрошает мсье Ле Труадека. Лицо ученого недвусмысленно признает, что Доногоо-Тонка не существует нигде, кроме как в третьем томе капитального труда.

Ламандэну остается только покачать головой.

Оба молчат в задумчивости.

Ламандэн робко спрашивает:

«Как скоро выборы?»

— Месяцев через шесть.

Ламандэн соображает. Затем:

«У меня есть одна мысль».

— Говорите!

— Я бы мог, тем временем, попытаться основать город Доногоо-Тонка, потому что, насколько я понимаю, его еще не существует.

Мсье Ле Труадек и Ламандэн обмениваются долгим взглядом.

Ламандэн, одетый чрезвычайно корректно, с портфелем под мышкой, с уже посвежевшим лицом, шагает по улице в районе Биржи.

Он останавливается перед каким-то банком, смотрит на фасад, пробегает надписи; потом входит уверенной походкой.

Небольшой вестибюль. Зала с окошечками. Ламандэн справляется у мальчика в форменной курточке. Мальчик смотрит на стенные часы, кивает головой и указывает директорский кабинет.

Ламандэн наталкивается на грума. Краткое ожидание в дверях. Ламандэна впускают.

Директор — человек тучный, бородатый, цветущий. Он просит сесть.

Обмен предварительными фразами. Неопределенные, учтивые жесты директора.

«В общем, господин директор, дело представляется в следующем виде: мне нужно двадцать пять миллионов для того, чтобы поднять город Доногоо-Тонка на ту степень развития, которой он заслуживает и которой он до сих пор еще не достиг; и для того, чтобы использовать удивительную золотоносную область, центром которой он является.»

Затем:

Директор, по-видимому, сначала сбит с толку как непомерностью требования, так и апломбом Ламандэна.

Потом он просит пояснений. Ламандэн воодушевляется, жестикулирует, что-то чертит в воздухе.

Он извлекает том третий, раскрытый на незабвенной странице, и вручает его директору.

Тот слушает с двусмысленным выражением лица, понемногу переходящим в улыбку.

Но Ламандэн, с нахмуренными бровями, с победоносной складкой рта, хлопает по портфелю и открывает его.

«Вы увидите, господин директор, что думал о Доногоо-Тонка и его области еще десять лет тому назад великий ученый, знаменитый профессор Французской Коллегии, гений которого делает честь и нашей родине, и человечеству; я разумею Ива Ле Труадека…»

Тот читает не без некоторой почтительности, как будто даже немного поколеблен, но весьма любезно объясняет, что «в настоящее время невозможно… банк и без того перегружен… крупные обязательства… безусловно очень жаль… вопрос необходимо исследовать… я буду иметь в виду… оставьте мне ваш адрес… мы посмотрим».

Ламандэн удаляется.

Он опять на улице. Несколько шагов. Еще банк. Он входит.

Повторяется предыдущая сцена, с легкими вариантами и большей стремительностью в ходе действия. Ламандэн опять пускает в ход портфель. Тот же результат.

Снова улица. Третий банк. Та же сцена, еще быстрее.

И так до седьмого банка, с постоянным ускорением ритма событий, так что седьмая сцена проносится, как видение утопающего.

Изнеможденный Ламандэн падает на стул в уголке бара Биар. Он спрашивает себе кофе.

Лицо его сначала выражает полную прострацию;

потом отвращение, горечь;

потом как бы иронию;

потом нечто вроде: «Могло быть и хуже»;

потом нечто вроде: «Как я им это поднес! Каков докладец!»;

потом: «В сущности, все они тряпки. Предложи я им побольше, я бы их подцепил»;

потом желание попробовать еще раз, немного погодя;

потом намерение попробовать сейчас же.

Он допивает чашку, платит, уходит.

Узкая улица, в том же квартале. Маленький, невзрачный банк. Ламандэн входит туда.

События протекают более или менее в обычном порядке, но без всякой поспешности.

Разница в том, что все здесь, начиная от фуражки мальчика и кончая жакетом директора, свидетельствует о неуверенности балансов и о рези в несгораемом шкафу.

Ламандэн садится, представляется, излагает, рассуждает.