Жюль Ромэн - Доногоо-Тонка, или Чудеса науки

Каждая страница производит все новое впечатление на рантье, доверие которого, сначала едва различимое, возрастает воочию.

Мсье Ле Труадек в центре своего кабинета. Это уже не тот человек, которого мы видели в скверном фиакре. Его костюм, не впадая в легкомысленность, принял отпечаток изящества. Взгляд его уверен. Он утопает в отличном кресле. Возле него дымится чашка кофе.

В руке у него номер специального журнала. Он смакует строка за строкой нижеследующую заметку, постепенное изображение которой на экране чередуется с изображением его лица.

В субботу избранное общество, обнимавшее виднейших представителей финансового, политического и промышленного мира, рукоплескало ученому докладу, который наш великий географ Ив Ле Труадек посвятил Доногоо-Тонка и его области.

Вопрос о Доногоо-Тонка, как известно, является одним из злободневнейших. Широко задуманные работы сулят беспримерное развитие всему этому краю, которому суждено великое будущее.

Имя Ле Труадека пребудет связанным славными узами с именем Доногоо-Тонка; ибо не будь Ле Труадека, не будь его превосходной «Географии Южной Америки », цивилизованный мир поныне не подозревал бы ни о природных богатствах, ни даже о самом существовании этого Эльдорадо наших дней.

Стоит ли напоминать о том, как в свое время завистливые коллеги яростно оспаривали утверждения маститого географа и даже позволяли себе обвинять его во лжи?

Эти обиды, хорошо знакомые всем благодетелям человечества, будут скоро искуплены торжественным избранием Ива Ле Труадека в члены Института.

Стремительно сменяющиеся картины, из которых каждая длится не долее минуты, знакомят нас с пропагандой Доногоо-Тонка, лукавой, многоликой, неукротимой.

1. Жирный мужчина пятидесяти лет пьет утренний шоколад в уютной столовой. Горничная приносит почту. Из первого же вскрытого конверта появляется объявление Общества Доногоо-Тонка. Мужчина читает его, продолжая жевать бутерброды. Но вот двенадцать букв «Доногоо-Тонка» начинают отделяться от бумаги, отрываются, убегают и принимаются рыскать друг за другом по столу, как стая мышек.

2. В окно вагона пассажир видит большой рекламный щит, бегущий вдоль по лугу: «Общество Доногоо-Тонка». Пассажир отворачивается от окна; но взгляд его не может избавиться, и повсюду, куда бы он его ни направлял: на потолке, на подушках, на ковре — вдруг появляется бледное, словно отбрасываемое фонарем, слово: Доногоо-Тонка.

3. Человек поднимается по ступеням подземной лестницы. На обрезе каждой ступени: Доногоо-Тонка. Надпись, сперва тусклая и бесцветная, с каждой ступенью становится все ярче, все живее. К концу лестницы буквы начинают выступать, кусаться, жечь. Человек поворачивает голову вбок, и сквозь череп, ставший прозрачным, виден мозг, меченый, как плечо каторжника, двенадцатью маленькими скрюченными буквами.

4. Старая, грязная нотариальная контора в провинциальной глуши. Зажиточный крестьянин совещается с нотариусом. Тот достает среди лежащих на столе бумаг объявление Общества Доногоо-Тонка и важно постукивает по нему пальцами. Но вдруг от удара пальцем из объявления выскальзывает золотой, потом другой, и так при каждом ударе. Мало-помалу объявление вздувается, округляется, плотнеет, принимает образ курицы, и удивленный крестьянин смотрит, как она несется.

5. Ворота нормандской фермы. Женщина поджидает почтальона. Тот является, подает конверт, женщина его распечатывает. Раскрывается объявление, подымается кверху, тихо летит, как чудесная птица, и вот в небесах, на красивом круглом облаке, появляется надпись цвета заходящего солнца: Доногоо-Тонка.

6. Рынок в вандейском городке. Крестьяне, скот, домашняя птица. Дерево с огромным стволом, к которому человек приклеивает афишу. Афиша воспроизводит крупными буквами первую страницу объявления. Собирается народ. Рыночное движение замедляется, нарушается. Толпа становится огромной, давящей. В нее замешивается рогатый скот, свиньи, птицы; и все это зачаровано.

Свет понемногу тухнет. Все кругом тает и упрощается. Дерево незаметно обнажается, превращается в ствол, в трепещущую колонну, и можно подумать, что где-то в пустынной степи огненный столп движется впереди громадной толпы крестьян, рогатого скота, свиней и домашней птицы.

7. Небольшой театр в южном городе. Падает занавес, отороченный местными рекламами. Но посередине воспроизведена первая страница объявления между видами «Главной Улицы» и «Золотых приисков».

Сперва люди рассеяны, души разрознены. Понемногу Доногоо-Тонка водворяется во взглядах, подчиняет их, приковывает. И вот все головы обращены к надписи.

Потом туловища наклоняются, вытягиваются, выступают из лож и галерей. Кажется, будто это сотни все растущих сточных желобов с человеческими лицами. Потом что-то делается с самым остовом театра. Расстояние между ярусами и занавесом несомненно уменьшается. Выгиб галерей стягивается, оседает; словно кто-то налег на театр и медленно давит его коленом.

8. Только что показанные одна за другою сцены теперь появляются рядом и так гонятся друг за другом несколько секунд, все быстрее и быстрее.

Фасад дома на больших бульварах.

Вестибюль. Красный грум; на фуражке у него золотыми буквами — Доногоо-Тонка. Лифт.

Второй этаж. Величественная двустворчатая дверь. Зал с окошечками, столами, скамьями, публикой. Просторный директорский кабинет. В кожаном кресле Ламандэн, одетый как Эдуард VII, курит сигару в семь франков семьдесят пять сантимов.

Он выслушивает просителя, расточающего речи. Время от времени он отвечает короткой фразой, которую тот встречает угодливой улыбкой, тут же прицепляя какое-нибудь новое рассуждение.

Ламандэну кажется, что он исполняет свои директорские обязанности и с вежливым вниманием слушает то, что ему говорят. Правда, внешне он учтив, и оболочка его мысли до известной степени соприкасается с мыслью собеседника. Но в нем самом почти все, бессознательное для него же, представляет темную путаницу. Ряд видений, еле уловимых, кружится там или проносится, потом исчезает. Мы это чувствуем, потому что на экране, вокруг его головы, можно различить круговорот образов, среди которых мы узнаем: