Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

Она прошла по узкой, бедной, мокрой и совершенно безлюдной улице. За оградой посреди асфальтового двора стояло приземистое здание школы — промокшие стены казались черными. Вид школы был мрачен, в окнах виднелись уродливые увядшие растения.

Она вступила под арку входа. Все здесь навевало мысль о какой-то угрозе, архитектура здания имитировала церковную и призвана была давить пошлой властью авторитета. На плитах отпечатались следы ног. Здание было молчаливо и пустынно, как опустевшая тюрьма, готовая вот-вот наполниться топотом заключенных.

Урсула прошла к двери, заткнутой в какой-то мрачный закоулок учительской. Она робко постучала.

— Войдите! — Мужской голос звучал удивленно, был гулок и словно несся из тюремной камеры.

Она вошла в темную комнатенку, в которую никогда не проникали солнечные лучи. Свет голой, без абажура, газовой лампы казался резким и грубым. Сидевший за столом худой мужчина без пиджака мусолил лист бумаги в корытце копировального аппарата. Подняв на Урсулу глаза, глядевшие с узкого заостренного личика, он снял бумажный листок, поглядел на отпечатавшиеся на нем лиловатые знаки и уронил его в кучу других листков.

Урсула завороженно глядела на него. Газовый свет, мрак и теснота помещения делали все происходящее нереальным.

— Какое ужасное утро, — сказала она.

— Да, — согласился он. — Погодка хуже некуда.

Но ни утра, ни погоды для этого места словно не существовало. Здесь царило безвременье, вечность. И отвечал он голосом сдавленным, гулким, как эхо. Не зная, как продолжать разговор, Урсула сняла плащ.

— Я слишком рано? — спросила она.

Мужчина взглянул сначала на маленький циферблат часов, потом на нее. Сузившиеся зрачки буравили ее, как иголки.

— Двадцать пять минут, — произнес он. — Вы вторая. Я первым пришел.

Урсула осторожно присела на краешек стула и стала глядеть, как его худые красные руки управляются с бумажными листами — надавливают, разглаживают, потом, приподняв за краешек, снимают; мужчина вглядывался в листок и переходил к следующему. Кипа листов на столе все росла.

— Их так много сделать надо? — удивилась Урсула. Он опять вскинул на нее острый взгляд. Ему было года тридцать три, тонкое, зеленовато-бледное с острыми чертами и длинным носом лицо. Глаза у него были голубые, острые, как стальные шпажки, и довольно красивые, как решила девушка.

— Шестьдесят три, — ответил он.

— Так много! — мягко посетовала она. Потом ей в голову пришла мысль: — Но это ведь не только для вашего класса, правда? — сказала она.

— Почему же не для моего? — спросил он с некоторой злобой.

Урсула слегка оробела от этого утверждения, высказанного с холодным равнодушным пренебрежением к ее персоне. С ней еще никто не говорил так, давая понять, что ему до нее нет дела, словно обращалась она к машине.

— Слишком уж много, — сказала она с сочувствием.

— Да и вам дадут примерно столько же, — сказал он. Добиться от него большего не удалось. Она сидела растерянная, не зная, что думать и как себя вести, и все же что-то в нем ее привлекало. Он казался таким сердитым. Но эта его странная колючесть, резкость, пугая, чем-то были ей симпатичны. Холодность казалась противоестественной для него.

Открылась дверь, и вошла невысокая, с бесцветными волосами молодая женщина лет двадцати восьми.

— О, Урсула! — воскликнула вошедшая. — Вот уж ранняя пташка! Но, держу пари, это ненадолго. Это крюк мистера Уильямсона. Ваш крюк вот здесь. Учительнице пятого класса полагается этот крюк. А шляпу вы разве не снимете?

Мисс Вайолет Харби сняла с гвоздя плащ Урсулы и перевесила его подальше. Она уже успела ловко вытащить булавки из своей дрянной шляпки и сунуть их в пальто. Затем она повернулась к Урсуле, быстрыми движениями взбивая свои жидкие, мышиного цвета завитки.

— Хорошенькое утро! — воскликнула она. — С ума сойти, что за погода! Если я что ненавижу, так это вот такую слякоть утром в понедельник! А детки все тащатся, им все нипочем!

Из газетного свертка она извлекла черный фартук и обвязывала его теперь вокруг талии.

— Фартук захватили, а? — спросила она отрывисто, кинув взгляд на Урсулу. — О, без него не обойтись. Вам даже трудно себе представить, на кого вы будете похожи в полпятого — вся в мелу, чернилах и грязи, которую натаскают на подошвах ученики. Ну, ладно, я к маме сейчас мальчика пошлю за фартуком.

— О, не беспокойтесь… — запротестовала Урсула.

— Нет, нет, надо, это нетрудно! — вскричала мисс Харби. У Урсулы екнуло сердце. Все здесь казались такими самоуверенными, властными. Каково ей будет среди этих резких, властных, порывистых людей? И мисс Харби ни словом не обмолвилась с мужчиной за столом. Она как будто не замечала его. Урсула всей кожей почувствовала грубую черствость, с которыми они относились друг к другу.

Девушки вышли в коридор. У входа уже копошились дети.

— Джим Ричарде! — громко и властно выкрикнула мисс Харби.

Вперед робко выступил мальчик.

— Сбегай-ка к нам домой для меня, а? — попросила мисс Харби властно, но как бы снисходя до ласковой просьбы. — Сбегай и попроси маму прислать один из моих школьных фартуков для мисс Брэнгуэн, ладно?

— Да, мисс, — робко пробормотал мальчик и повернулся, чтобы исполнить поручение.

— Эй! — окликнула его мисс Харби. — Погоди-ка, ты куда? Как ты скажешь маме?

— Один из школьных фартуков, — пробормотал ребенок.

— Будьте добры, миссис Харби, мисс Харби просит вас дать один из ее школьных фартуков для мисс Брэнгуэн, потому что та пришла без фартука.

— Да, мисс, — пробормотал мальчик и, втянув голову в плечи, собрался уходить.

— Повтори, как ты скажешь!

— Будьте добры, миссис Харби, мисс Харби нужен фартук для мисс Брэнгуэн, — совсем уж потерянно пролепетал мальчик.

— Мисс Брэнгуэн! — засмеялась мисс Харби и, подтолкнув ребенка, бросила: — Возьми-ка мой зонтик! Погоди минутку.

Мальчик нехотя взял зонтик мисс Харби и, оснащенный таким образом, поплелся прочь.

— И побыстрее! — крикнула ему вслед мисс Харби. Потом, повернувшись к Урсуле, она весело сказала: — У парнишки не все дома, но вообще-то он ничего, не вредный.

— Понятно, — слабо пискнула Урсула.

Щелкнула задвижка, и они очутились в большом зале. Урсула огляделась. Гулкая суровая тишина помещения леденила душу — от нее веяло холодом официальности. Посреди зала шла стеклянная перегородка, в ней виднелись открытые двери. В тишине громко тикали часы, и голос мисс Харби разнесся гулким эхом, когда она сказала:

— Здесь классы — пятый, шестой и седьмой. Вот ваше место — в пятом.

Она стояла в ближнем углу зала. Небольшая учительская кафедра, напротив выстроились ученические столы и скамьи, на противоположной стене два высоких окна.