Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы

— Ого! А где ты был?

— Вверху и внизу, внизу и вверху.

— Пойдем под дерево, где посуше, и расскажи.

— Я пробыл несколько времени с одним стариком вблизи Умбаллы, потом в доме одних знакомых в Умбалле. С одним из них я пошел на юг в Дели. Это удивительный город. Потом я правил волом у одного торговца москательными товарами, который ехал на север, но услышал о большом празднике в Руттиала и отправился я туда в обществе фейерверкера. Это был большой праздник (Ким потер живот). Я видел раджей и слонов с золотыми и серебряными украшениями, и все фейерверки зажгли сразу, причем было убито одиннадцать человек, среди них мой хозяин, а меня перекинуло через палатку, но ничего дурного со мной не случилось. Потом я вернулся с одним кавалеристом, у которого был грумом ради куска хлеба, и вот я здесь.

— Шабаш! — сказал Махбуб Али.

— Но что говорил полковник-сахиб? Я не хочу быть битым.

— Дружеская Рука отвратила Бич Несчастья. Но в другой раз, если отправишься на Большую дорогу, то со мной. Теперь еще слишком рано.

— Достаточно поздно для меня. В мадрисса я научился немного читать и писать по-английски. Скоро я буду настоящим сахибом.

— Послушайте только его! — со смехом сказал Махбуб, глядя на маленькую промокшую фигурку, плясавшую на сырой земле. — Салаам, сахиб, — и он иронически поклонился Киму. — Ну, что же, ты устал от жизни на дороге или хочешь вернуться со мной в Умбаллу и уехать оттуда на лошадях?

— Я поеду с тобой, Махбуб Али.

— Тогда, ради Бога, надень синий вместо красного, — сказал Махбуб, говоря об индусском цвете тюрбана Кима.

Ким ответил старой пословицей: «Я переменю мою веру и постельное белье, но ты должен заплатить за это».

Барышник расхохотался так, что чуть не упал с лошади. В лавочке в предместье города произошла перемена, и Ким появился магометанином, по крайней мере по внешнему виду.

Махбуб нанял комнату около железнодорожной станции, послал за лучшим обедом со сладким кушаньем из творога с миндалем (балушай по-местному) и мелко изрубленным табаком.

— Это будет получше того мяса, что я ел с сейком, — с улыбкой сказал Ким, усаживаясь на корточки, — и, уж конечно, в моей мадрисса не дают такой пищи.

— Мне хочется послушать об этой мадрисса. — Махбуб набивал себе рот большими катышками приправленной пряностями баранины, жаренной с капустой и коричнево-золотистым луком. — Но скажи мне прежде всего совершенно откровенно, как ты бежал. Потому что, о Всеобщий Друг, — он распустил свой готовый лопнуть пояс, — я не думаю, чтобы сахибы и сыновья сахибов часто убегали оттуда.

— Как бы они это сделали? Они не знают страны. Это был пустяк, — сказал Ким и начал свой рассказ. Когда он дошел до переодевания и до свидания с девушкой на базаре, вся важность Махбуба Али исчезла. Он громко расхохотался и ударил рукой по бедру.

— Шабаш! Шабаш! Отлично сделано, малютка! Что скажет на это врачеватель бирюзы! Ну, теперь расскажи медленно, что случилось, шаг за шагом, ничего не пропуская.

Шаг за шагом Ким рассказал свои приключения, останавливаясь только тогда, когда крепкий табак попадал ему в легкие и он начинал кашлять.

— Я говорил, — проворчал Махбуб Али про себя, — я говорил, что пони убежал, чтобы поиграть в поле. Плод уже созрел: ему нужно только научиться определять расстояния, пространство и пользоваться компасом. Выслушай меня. Я отвел хлыст полковника от твоей шкуры, и это немалая услуга.

— Верно. — Ким продолжал спокойно курить. — Все это верно.

— Но нельзя же думать, что хорошо так бегать взад и вперед.

— Это были мои свободные дни, хаджи. Я был рабом в продолжение многих дней. Почему я не мог бежать, когда школа была закрыта? К тому же, подумай, что, живя с друзьями или зарабатывая себе хлеб, как, например, у сейка, я избавил полковника от больших издержек.

Губы Махбуба дернулись под его подрезанными по-магометански усами.

— Что значит несколько рупий, — патан небрежно махнул рукой, — для полковника-сахиба? Он тратит их с целью, а вовсе не из любви к тебе.

— Это я знаю уже очень давно, — медленно сказал Ким.

— Кто сказал?

— Сам полковник-сахиб. Не этими именно словами, но достаточно ясно для того, у кого не совсем глупая башка. Да, он сказал мне, когда мы ехали по железной дороге в Лукнов.

— Пусть будет так. Ну, тогда я скажу тебе больше, Всеобщий Друг, хотя таким образом я выдаю свою голову.

— Она и так была в моих руках, — сказал Ким с чувством глубокого удовлетворения, — в Умбалле, когда ты посадил меня на лошадь после того, как маленький барабанщик побил меня.

— Говори яснее. Всем можно лгать, но не нам друг другу. Ведь и твоя жизнь в моих руках, стоит мне только поднять палец.

— И это известно мне, — сказал Ким, поправляя уголек в трубке. — Это крепко связывает нас. Я больше в твоей власти, чем ты в моей, потому что кто хватится мальчика, забитого насмерть или брошенного в колодец при дороге? С другой стороны, многие и здесь, и в Симле, и в горных проходах скажут: «Что случилось с Махбубом Али?» — если бы его нашли мертвым среди его лошадей. Конечно, и полковник-сахиб стал бы наводить справки. Но, — лицо Кима приняло хитрое выражение, — он не стал бы очень расспрашивать, чтобы не пошли разговоры, почему полковник-сахиб так интересуется этим барышником. Но я — если бы я остался жив…

— Ну, все же ты, наверно, умрешь.

— Может быть. Но, говорю я, если бы я остался жив, я, и только я один, знал бы, что некто — может быть, простой вор — забрался в помещение Махбуба в караван-сарае и там убил его, прежде или раньше, чем обыскал все его тюки и осмотрел подошвы его туфель. Что, это будет новостью для полковника или он скажет мне (я не забыл, как он послал меня за футляром для трубки, которого не оставлял): «Что для меня Махбуб Али?»

В воздухе поднялся целый столб дыма. Наступило долгое молчание. Потом Махбуб проговорил тоном, полным восхищения:

— И со всем этим на уме ты ложишься спать и встаешь вместе с маленькими сыновьями сахибов в мадрисса и покорно учишься у своих учителей?

— Таково приказание, — кротко сказал Ким. — Кто я, чтобы оспаривать приказание?

— Истинный сын ада! — сказал Махбуб Али. — Но что это за рассказ о воре и обыске?

— Это я видел в ту ночь, когда мой лама и я были рядом с твоим помещением в караван-сарае. Дверь была не заперта, что кажется, не в твоем обычае, Махбуб. Он вошел, по-видимому, уверенный, что ты не скоро проснешься. Я приложил глаз к дырочке в доске. Он искал что-то — не одеяло, не стремена, не узду, не медные горшки, — что-то маленькое и тщательно запрятанное. Иначе зачем бы он ковырял железным прутиком подошвы твоих туфель?