Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы

— А! — Махбуб Али ласково улыбнулся. — Ну, и видя все это, какой рассказ ты придумал, Источник истины?

— Никакого. Я взял в руку мой амулет, который всегда висит у меня на шее, и, вспомнив о родословной белого жеребца, которую я выкусил из мусульманского хлеба, пошел в Умбаллу, убедясь, что на меня возложено важное поручение. В тот час, если бы я захотел, ты поплатился бы головой. Нужно было только сказать этому человеку: «У меня есть бумага насчет лошади, которую я не могу прочесть». И тогда? — Ким взглянул на Махбуба из-под опущенных век.

— Тогда, впоследствии, ты наглотался бы воды дважды, может быть, и трижды. Не думаю, чтобы больше трех раз, — просто сказал Махбуб.

— Это верно. Я подумал немного и об этом, но более всего о том, что я любил тебя, Махбуб. Поэтому я, как тебе известно, отправился в Умбаллу, но (этого ты не знаешь) спрятался в саду, в траве, чтобы посмотреть, что сделает полковник Крейтон-сахиб, когда прочтет родословную белого жеребца.

— А что он сделал? — спросил Махбуб, потому что Ким внезапно прервал рассказ.

— Как поступаешь ты? Сообщаешь новости по любви или продаешь их? — спросил Ким.

— Я продаю и покупаю. — Махбуб вынул из-за пояса монету в четыре анны и протянул ее.

— Восемь! — машинально следуя торгашескому инстинкту восточного человека, сказал Ким. Махбуб засмеялся и спрятал монету.

— В этой торговле легко проиграть, Всеобщий Друг. Расскажи мне по любви… Мы держим в руках жизнь друг друга.

— Хорошо. Я видел, как Джанг-и-Ланг-сахиб (главнокомандующий) приехал на большой обед. Я видел, как он вошел в канцелярию Крейтона. Я видел, как оба они читали родословную белого жеребца. Я слышал, как отдавались приказания насчет начала большой войны.

— А! — Махбуб кивнул головой. Глаза его горели глубоким внутренним огнем. — Игра хорошо сыграна. Война осуществилась, и зло, мы надеемся, остановлено раньше, чем успело расцвесть, — благодаря мне и тебе. Что ты сделал потом?

— Я употребил эту новость как крючок, на который ловил пищу и почести среди жителей одной деревни, жрец которой дал зелья моему ламе. Но я унес кошелек старика, и брамин ничего не нашел. И рассердился же он на следующее утро! Ой как! Я воспользовался этими новостями и тогда, когда попал в руки белого полка с его Быком.

— Это было глупо, — Махбуб нахмурился. — Новости нельзя разбрасывать, как навоз, с ними надо обращаться экономно.

— Теперь я думаю то же, и к тому же это не принесло мне никакой пользы. Но это было очень давно, — худой, смуглой рукой он сделал жест, как бы отгоняя все прошлое, — с тех пор, в особенности по ночам в мадрисса, я очень много думал.

— Дозволено ли спросить, к чему привели Рожденного Небом его мысли? — с утонченным сарказмом сказал Махбуб, поглаживая свою ярко-красную бороду.

— Дозволено, — совершенно тем же тоном сказал Ким. — В Нуклао говорят, что сахиб не должен говорить черному человеку о своих ошибках.

Махбуб быстро сунул руку за пазуху. Назвать патана черным человеком — значит нанести ему кровную обиду. Потом он опомнился и рассмеялся.

— Говори, сахиб, твой черный человек слушает тебя.

— Но, — сказал Ким, — я не сахиб, и я говорю, что сделал ошибку, когда проклял тебя, Махбуб Али, в тот день в Умбалле подумав, что патан предал меня. Я был неразумен, потому что меня только что поймали, и я хотел убить этого мальчика-барабанщика низшей касты. Теперь я говорю, что ты хорошо сделал, хаджи; и я вижу перед собой путь к хорошей службе. Я останусь в мадрисса, пока не буду совершенно готов.

— Отлично сказано. Для этой игры надо особенно хорошо изучить расстояния, числа и уметь обращаться с компасом. В горах тебя ожидает тот, кто научит тебя всему этому.

— Я научусь всему с одним условием: чтобы то время, когда мадрисса закрыта, было в моем полном распоряжении. Попроси этого для меня у полковника.

— Но почему ты не попросишь полковника сам, на его языке?

— Полковник — слуга государства. Его посылают в разные стороны, и он должен думать о своем повышении по службе. (Видишь, как многому я уже научился в Нуклао!) К тому же я только три месяца знаю полковника. Махбуба Али я знаю шесть лет. Итак, я вернусь в мадрисса. В мадрисса я буду учиться. В мадрисса я буду сахибом. Но когда мадрисса будет закрыта, тогда я должен быть свободным и уходить к своему народу. Иначе я умру!

— А какой твой народ, Всеобщий Друг?

— Эта обширная и прекрасная страна, — сказал Ким, обводя жестом маленькую комнату с обмазанными глиной стенами, где масляная лампа тускло горела в своей нише среди табачного дыма. — И к тому же я хочу видеться с моим ламой. И мне нужны деньги.

— Они нужны всем, — печально проговорил Махбуб Али. — Я дам тебе восемь анн: из лошадиных подков не достанешь много денег, их должно хватить на несколько дней. Что касается остального, я доволен и разговаривать нам больше не о чем. Поспеши научиться, и через три года, может быть и раньше, ты можешь сделаться помощником даже мне.

— А неужели до сих пор я был только помехой? — с мальчишеским смехом сказал Ким.

— Пожалуйста, без замечаний, — проворчал Махбуб. — Теперь ты мой новый конюшенный мальчик. Иди и ложись спать среди моих людей. Они с лошадьми около северной окраины станции.

— Они отколотят меня так, что я вылечу на южный край станции, если я явлюсь без разрешения от тебя.

Махбуб порылся в поясе, помочил большой палец о плитку китайской туши и слегка провел им по мягкой местной бумаге, оставив на ней отпечаток пальца. Эта грубая печать с диагонально проходящим через нее застарелым шрамом известна была всем от Балк до Бомбея.

— Этого достаточно, чтобы показать моему управляющему. Я приеду утром.

— Какой дорогой?

— Дорогой из города. Тут только одна. И тогда мы вернемся к Крейтону-сахибу. Я спас тебя от побоев.

— Аллах! Что значат побои, когда голова еле держится на плечах?

Ким спокойно прокрался во мраке ночи, обошел половину дома, держась близко к стенам, и прошел дальше станции приблизительно на милю. Потом, сделав большой круг, он не торопясь пошел назад: ему нужно было время, чтобы придумать целую историю, в случае если слуги Махбуба станут расспрашивать его.

Они остановились на пустом месте рядом со станцией и, по обычаю туземцев, конечно, не разгрузили двух платформ, на которых лошади Махбуба стояли среди доморощенных лошадей, купленных Бомбейским обществом трамваев. Управляющий, унылый магометанин чахоточного вида, набросился было на Кима, но успокоился при виде отпечатка пальца Махбуба.

— Хаджи взял меня на службу из милости, — раздражительно сказал Ким. — Если не веришь, подожди, пока он приедет завтра утром.

Последовала обычная бесцельная болтовня, которой занимается всякий туземец низшей касты при каждом удобном случае. Наконец она замерла, и Ким лег позади маленькой кучки слуг Махбуба, почти под колесами платформы с лошадьми, укрывшись данным кем-то одеялом. Постель среди кирпичных обломков и разных отбросов, в сырую ночь, среди скученных лошадей и немытых конюхов не понравилась бы многим белым мальчикам, но Ким был вполне счастлив. Перемены сцены, занятий и обстановки были для него так же необходимы, как воздух и свет, и мысль о чистых белых койках в школе св. Ксаверия, стоявших в ряд, возбуждала в нем так же мало радости, как и повторение таблицы умножения по-английски.