Ба Цзинь - Осень

После ужина Цзюе-синь и госпожа Чжан ушли поговорить, а Цзюе-минь направился к Цинь. Когда он сел в кресло с откидной спинкой, стоявшее у окна, Цинь подошла к нему и тихо упрекнула:

— И вчера не пришел. Я ждала тебя целый день. Можешь представить, как я волновалась! А мама сказала, что я только что выздоровела, и ни за что не хотела выпустить меня на улицу.

— Подумай, разве я мог уйти? Думаешь, они отпустили бы меня? Всем вчера было так хорошо. Как жаль, что не было тебя! — Цзюе-минь с любовью и нежностью смотрел на Цинь, блеск ее глаз волновал его. Она стояла рядом с ним, во взгляде ее светилась нежность, — в ее глазах, как и во всем лице, отражалась прекрасная, чистая душа. Глаза ее видели только его одного. Она, ее сердце принадлежали ему — больше он не сомневался в своем счастье. Он вспомнил, что говорила госпожа Чжан, и все препятствия рушились от этих слов. Казалось, сегодня все счастье на земле принадлежит только ему. Вся комната была полна сиянием; любовь наполняла Цзюе-миня радостью, удовлетворением, она волновала его, согревала, придавала ему энергию, так необходимую для того дела, которому он отдавался всей душой. Это была чистая любовь — не омраченная ни грубой страстью, ни низменными желаниями. Его взгляд проникал в самую глубину ее глаз (вернее сказать — в самую глубину ее души); таким же проникновенным был и взгляд ее глаз. Они, можно оказать, добились полного взаимопонимания; у них больше не было тайн друг от друга; ни один уголок души одного не был скрыт от другого. Два сердца, забыв о том, что они разделены, слились в одно — еще более чистое, более горячее, более живое сердце. Каждый видел себя в глазах другого и видел, как он прекрасен. Только теперь, казалось, нашли они самих себя — свое второе «я», о существовании которого они и не предполагали. Прошлое, настоящее, будущее слились в одно мгновение, во что-то, не имеющее ни начала, ни конца — это была их судьба. Они не наслаждались любовью и не были опьянены ею — они трезво принимали свое счастье и были готовы с новой энергией идти к цели. Это был момент ничем не омраченного счастья двух молодых сердец, открытых друг для друга. Они по-настоящему испытывали то, что французский философ Кюи называл кипением жизненных сил. Глядя в глаза Цинь, Цзюе-минь, казалось, упивался божественным нектаром. Вдруг губы его тронула улыбка. — Если бы ты знала, как мне хорошо, когда ты рядом со мной! — И, понизив голос, прибавил: — Никакие силы, никакие препятствия не разлучат нас.

— Я тоже верю в это, — шепнула ему на ухо Цинь, и ему показалось, что эти слова донесло до него нежным дыханием ветерка.

— Мне вчера вечером так хотелось повидать тебя! Я знал, что ты меня ждешь, и мне нужно было так много сказать тебе. Хочешь, я расскажу тебе, что было вчера в редакции? — вдруг несколько возбужденно и даже торжественно произнес он. — Вчера я как будто видел чудесный сон. Я хотел рассказать тебе этот сон, я знал, что ты с интересом выслушаешь меня. Но я поздно вернулся домой, — с сожалением прибавил он. — Я никак не мог прийти к тебе и только целый вечер повторял твое имя. — Он умолк, его сверкающий взгляд манил ее.

Цинь была тронута, но тихонько рассмеялась:

— Не сходи с ума.

Цзюе-минь улыбнулся:

— Счастье нередко делает людей сумасшедшими.

— Но я еще в своем уме, — кокетливо шепнула Цинь и отошла к письменному столу, где села в плетеное кресло наискосок от Цзюе-миня. Облокотившись о стол, она радостно и чуть-чуть восторженно смотрела на Цзюе-миня. — Расскажи мне, что было вчера, — попросила она.

Цзюе-минь не заставил себя долго упрашивать; казалось, он не представлял себе счастья без их общего дела. Когда Цинь спросила его о вчерашнем, сердце наполнилось радостью, и он забыл о самом себе. Глаза его засверкали еще ярче. Он рассказывал последовательно и очень подробно; голос его лился и лился, словно неиссякаемый родник, уносящий все трудности и невзгоды. Цинь внимательно слушала, одобрительно кивала и изредка смеялась своим чистым смехом. Его рассказ постепенно уносил ее в далекую-далекую, удивительную, сказочную страну, где повсюду были свет и веселье. Легкая улыбка застыла на ее губах.

Появление Ли-сао, которая принесла чай, нарушило рассказ Цзюе-миня, и грезы Цинь. Но как только служанка ушла, Цзюе-минь снова заговорил, и глаза Цинь снова заблестели. Когда Цзюе-минь поднес ко рту чашку с. чаем, Цинь улыбнулась ему счастливой улыбкой. На несколько мгновений керосиновая лампа стала тысячей факелов, а крохотная комнатка превратилась в прекрасный дворец. Темнота исчезла из комнаты так же, как и из их сердец. В своих мечтах молодежь зачастую склонна к преувеличениям, но мечты Цзюе-миня и Цинь лишь укрепляли их веру друг в друга, веру в жизнь.

Цзюе-минь умолк. «Неугасимый огонь», о котором писал Степняк (в повести «Жизнь Софьи»), горел в их сердцах. Может быть, он и не полыхал ярким пламенем, но они все же ощутили в себе его тепло. Согретые этим огнем, сердца их испытывали радость кипения жизненных сил. Они разговаривали легко, непринужденно, хотя, может быть, и несколько возвышенно. Цинь спрашивала, Цзюе-минь подробно объяснял. Она поняла все, как если бы видела все собственными глазами. Его глаза — были теперь ее глазами. И этими глазами она видела прекрасную мечту.

Из комнаты тети Чжан, через зал, который слабо освещался светом единственного светильника, висевшего перед нишей с изображениями святых, до них донесся кашель Цзюе-синя, так не гармонировавший с грезами Цинь. Словно очнувшись от сна, она перевела взгляд в ту сторону, откуда раздался этот кашель, заставивший ее, наконец, вспомнить о существовании Цзюе-синя. Ей был виден силуэт Цзюе-синя; в этот момент Цзюе-синь что-то говорил. Уже совсем другим голосом Цинь обратилась к Цзюе-миню:

— О чем это мама говорит с Цзюе-синем? Не знаешь?

Цзюе-минь машинально повернулся и тоже поглядел туда.

— Может быть, о вторичном браке Цзюе-синя? — высказал он предположение после некоторого раздумья.

— Вряд ли, — покачала головой Цинь. — Мама как-то заговорила со мной об этом. Я сказала ей, что сейчас Цзюе-синь ни на что не согласится. К тому же у него еще не кончился траур. Больше мама об этом не заговаривала.

— Я знаю, что моей матери, дяде Кэ-мину и тете Чжан хотелось бы, чтобы Цзюе-синь женился скорее. Через три месяца траур должен кончиться, а время идет очень быстро. Да и я одобрил бы его, если бы он женился поскорее. По-моему, ему одному очень тяжело.

— И ты одобрил бы? — удивилась Цинь. И тут же мягко пояснила: — По-моему, когда он женится, ему, пожалуй, будет еще тяжелее. Ведь он так хорошо жил с женой. А тут еще пример с кузиной Мэй.

— Но ты не знаешь, как часто он вечерами плачет за своим письменным столом. В ком найти ему утешение, когда он настрадается за целый день? Ведь он совсем один! — В голосе Цзюе-миня послышались нежность и сострадание.