Ба Цзинь - Осень

— Мэй, а ты искренне желаешь этой свадьбы? Ведь на следующей неделе помолвка, — с болью спросил Цзюе-синь.

Мэй взглянул на Цзюе-синя, но лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным. Он, по-видимому, не страдал, но и ни на что не надеялся. Опустив голову, он тихо ответил:

— Раз отец этого хочет, я не пойду против его воли. У него большой жизненный опыт, глубокие знания, он, наверное, не ошибается. Мне кажется, что со временем здоровье мое улучшится. — Как бессильно прозвучали эти слова на фоне песни, которую пели Шу-хуа и остальные!

Мужество покинуло Цзюе-синя. Казалось, ему и хотелось и не хотелось услышать такой ответ. Он не надеялся, что Мэй скажет так, и в душе протестовал. В то же время он чувствовал, что виноват перед покойной Хой. Однако Мэй сказал, что это его собственное желание, и это снимало с Цзюе-синя всякую ответственность. Кроме того, не нужно было помогать Мэю. Их разговоры потеряли всякий смысл. Он понял душу юноши. Охваченный страхом, Мэй все еще лелеял какие-то несбыточные надежды и порой даже с радостью принимал судьбу, уготованную ему его упрямым отцом.

— Ну что же, хорошо. Лишь бы ты был доволен, тогда мы будем спокойны, — вздохнул Цзюе-синь, словно расставаясь с последней надеждой.

— Не скажу, что доволен, но я во всем полагаюсь на судьбу, — покачивая головой, тихо ответил Мэй без тени улыбки. Он сказал это с уверенностью. Его и в самом деле не радовала предстоящая женитьба, но он все же доверял своему отцу. Да и книги, которые он читал тайком, пробудили в нем несбыточные мечты. Эти страстные мечты овладели всем его существом. Наблюдая за выражением лица Мэя, Цзюе-синь почувствовал, что не совсем понимает его, не знает, какие мысли и чувства управляют Мэем. Этого юношу, еще. почти ребенка, не могли мучить такие же глубокие сомнения, какие мучили его самого. Но, видя, как тот покорно следует по тому же пути и даже не задумывается над тем, что его ожидает еще более печальный удел, он почувствовал к нему сострадание, даже жалость. Собрав все свое мужество, он предпринял последнюю попытку удержать Мэя:

— Но ты так молод, ты не должен…

Его прервала Шу-хуа:

— Цзюе-синь, когда же закончится ваша беседа? Ты не будешь петь? Мэй, а ты будешь?

— Я не умею, честное слово, не умею, — краснея, застенчиво отозвался Мэй и направился к Шу-хуа.

Цзюе-синь вздохнул, стараясь подавить свои чувства, и с тоской устремил взгляд в небо: оно было таким далеким. Он замер. Вдруг над его ухом прозвучал тихий, ласковый голос Цзюе-миня:

— О чем задумался, Цзюе-синь?

— Так, ни о чем, — покачал головой Цзюе-синь.

— Только что я размышлял, сейчас ты задумался. Может быть, мы думали об одном и том же? Но такие размышления бесполезны. Раз уж мы в саду — все должны быть веселы. Вон взгляни на девушек, видишь, как они жизнерадостны? — промолвил Цзюе-минь. Он не поверил Цзюе-синю. Говорил он тихо, и, кроме Цзюе-синя, его никто не слышал. Лицо его выражало участие, это до глубины души растрогало Цзюе-синя.

— А Мэй… — в голосе Цзюе-синя звучала боль. Он хотел сказать, что Мэй вовсе не радуется.

— То, о чем вы говорили с ним, конечно, не могло его обрадовать. Подожди, вот увидишь. Он вообще какой-то странный: грустно ему или весело — он всегда одинаков. Вот он здесь, а мы его даже и не замечаем. Или взять его предстоящую женитьбу. Мы за него очень переживаем, а он ведет себя так, словно ничего не происходит, — продолжал Цзюе-минь.

Цзюе-синю нечего было ответить. Он нахмурился:

— У меня в душе какая-то пустота, — сказал он.

Цзюе-минь с изумлением глядел на старшего брата, словно изучая его. Не успел он ответить, как подошла Шу-хуа, схватила его за руку и со смехом сказала:

— Цзюе-минь, Цзюе-синь, девушки зовут вас играть в «пушок».

— В «пушок?» Я не пойду. Мне хочется пить. Я пойду выпью чаю, — отказался Цзюе-минь.

— Не здесь же будем играть! Мы тоже пойдем, — отвечала Шу-хуа. Цзюе-синь со стороны наблюдал за ними:

— Цзюе-минь, иди сюда! — с улыбкой позвала Цинь. Она стояла, прислонившись к перилам, левой рукой держа косу, а правой маня Цзюе-миня. Затем, отвернувшись, она заговорила с Юнь, Мэем и остальными.

— Ладно, я тоже иду, — сказал Цзюе-минь.

Цзюе-синь с Цзюе-минем подошли к Цинь. Цинь прервала разговор и обратилась к ним.

— Мы только что условились, что никому не разрешается секретничать.

В воздухе послышался свистящий звук: несколько голубей пролетели над их головами, невидимые за кронами деревьев. Шу-хуа посмотрела вверх и словно про себя сказала: «Летят, летят…» Это вырвалось у нее невольно. Она мельком увидела белые крылья.

— Шу-хуа, уж не собираешься ли ты взлететь в небо? — пошутил Цзюе-минь.

— Не только в небо. Если бы у меня были крылья, я бы улетела на край света, — выпалила Шу-хуа и посмотрела на Цзюе-миня.

Слова Шу-хуа привели в восторг Цзюе-миня и удивили Цзюе-синя. Но она не знала об этом.

К вечеру все собрались на террасе. Накрывали стол, расставляли стулья. Госпожи Чжоу еще не было: за ней поехали на лодке Цуй-хуань и Ци-ся.

День только что угас. Взошла луна, и во дворе было довольно светло. Легкими порывами налетал вечерний ветерок. Воздух был напоен прохладой. На веранде, выкрашенной темно-красным лаком, стоя у фигурных перил, разговаривали Шу-хуа и Цзюе-минь. Немного погодя, они тоже прошли в комнату, имевшую форму прямоугольника. Зажгли большую керосиновую лампу, которая висела в центре комнаты, свет ее лился через застекленные двери террасы. В углу на овальном столе горели две настольные лампы.

Цинь и Юнь раскладывали палочки для еды из слоновой кости и серебряные приборы. Цзюе-синь и Мэй расставляли стулья. Цзюе-минь помогал им.

Юнь, ты тоже нашла себе дело? — удивилась вошедшая Шу-хуа. Она подошла, чтобы отобрать у нее бокалы и палочки.

— Ты убежала развлекаться, вот Юнь и пришлось взяться за дело. Я никогда не видела, чтобы хозяева сидели сложа руки, а гости хозяйничали. Ведь мы — гости, — продолжая заниматься своим делом, улыбаясь корила Цинь сестру.

— Меня позвал Цзюе-минь. Мы же не развлекались, — ответила Шу-хуа, уверенная в своей правоте. — Да и какая ты гостья? Ты же из нашей семьи, — и Шу-хуа расхохоталась.

— Да ну тебя! — отмахнулась Цинь и сказала Шу-чжэнь: — Видишь, как она меня все время обижает? А ты не поможешь мне расправиться с ней.

Услышав это, Шу-чжэнь, помогавшая Цинь раскладывать по серебряным тарелочкам семечки и миндаль, подняла голову и слегка улыбнулась:

— Не обращай на нее внимания. Пусть себе болтает.

Цинь нарочно похвалила Шу-чжэнь:

— Какая же ты умница, милая моя девочка. Шу-хуа, ты можешь болтать все, что угодно, я больше не буду обращать на тебя внимания.

— Ну и не надо! Еще не хватало, чтобы ты меня, взрослую девушку, назвала девочкой! — рассмеялась Шу-хуа, вызвав всеобщее веселье.