Сомерсет Моэм - Миссис Креддок

— Покажите целиком.

Акушерка убрала материю. Берта молча смотрела на тельце, затем отвернулась. Акушерка унесла ребенка.

Слезы на глазах Берты высохли, но на лице пролегла неизгладимая печать скорби.

— Я уже любила его всем сердцем… — еле слышно произнесла она.

Эдвард склонился над ней.

— Не убивайся, дорогая.

Она обвила шею мужа руками, как часто делала раньше.

— Люби меня всем сердцем, Эдди! Мне так нужна твоя любовь.

Долгое время Берта была раздавлена горем. Она постоянно думала о ребенке, искра жизни в котором угасла, прежде чем он появился на свет, и сердце ее беспомощно сжималось. Но более всего Берту терзала мысль о напрасно перенесенных мучениях. Ей до сих пор снились кошмары, в которых она раз за разом переживала ужасную, разрывающую тело боль, и все это было зря, зря. Роды так сильно подорвали ее здоровье, что она уже не надеялась полностью поправиться. Берта утратила душевную энергию, живость и жизнерадостность, украшавшие ее прежде; она словно превратилась в старуху. Усталость страшно изматывала — Берте казалось, что никакой отдых не сможет избавить ее от этого невыносимого утомления. День за днем она проводила в состоянии безнадежного изнурения: голову поддерживали подушки, вытянутые руки лежали поверх одеяла; все ее члены полностью обессилели.

Восстановление шло медленно. Эдвард предложил выписать мисс Лей, но Берта отказалась.

— Не желаю никого видеть, — сказала она. — Просто хочу лежать в тишине.

Разговоры с людьми ее раздражали, и даже чувства на время угасли. На мужа Берта смотрела, как на чужого, присутствие и отсутствие Крэддока ее почти не волновали. Она ощущала лишь усталость и мечтала только о покое. Сочувствие было излишним и бесполезным — Берта знала, что никто не сможет постичь всей глубины ее скорби, и потому предпочитала страдать в одиночестве.

И все же мало-помалу силы к ней возвращались. Берта начала видеться со знакомыми, которые приходили ее навестить — одними двигало неподдельное сожаление, другими — лишь чувство долга или злорадное любопытство. Визиты мисс Гловер были сущей пыткой. Сестра викария испытывала к Берте самое искреннее сочувствие, однако эмоции — это одно, а осознание того, что хорошо и что дурно, — совсем другое. Мисс Гловер считала, что молодая женщина принимает свое горе без должного смирения. Полную прострацию, владевшую Бертой вначале, со временем сменило бурное возмущение. Несправедливость судьбы приводила ее в бешенство. Сестра священника приходила каждый день с цветами и разумными советами, но Берта упорствовала в своем бунтарстве и отказывалась принимать благие утешения мисс Гловер. Когда это кроткое создание вслух читало Берте отрывки из Библии, та слушала, угрюмо поджав губы.

Иногда мисс Гловер осведомлялась:

— Дорогая, вам нравится слушать Библию?

Однажды терпение Берты лопнуло, и она не смогла сдержаться.

— Вижу, вас это развлекает, — едко ответила она на вопрос.

— Берта, вы относитесь к религии без должного почтения! Нельзя быть такой непокорной, это очень, очень скверно!

— Все мои мысли только о ребенке, — хрипло ответила Берта.

— Отчего вы не помолитесь Богу? Берта, милая, давайте помолимся вместе, прямо сейчас!

— Нет, я не собираюсь молиться. Ваш Бог либо бессилен, либо жесток.

— Берта! — в страхе воскликнула мисс Гловер. — Вы сами не понимаете, что говорите! Молите Бога, чтобы он избавил вас от упрямства, молите его о прощении!

— Мне не нужно его прощение, я ничего плохого не делала. Это Бог нуждается в том, чтобы я его простила!

— Дорогая, вы не в себе и не знаете, что говорите, — сурово и печально произнесла мисс Гловер.

Берта все еще была больна, поэтому мисс Гловер не решилась продолжить разговор, хотя и серьезно встревожилась. Она раздумывала, не обратиться ли за помощью к брату — из-за своей нелепой застенчивости она лишь в крайних случаях осмеливалась обсуждать с викарием духовные вопросы. Тем не менее она безгранично верила в мистера Гловера: брат олицетворял для нее идеал христианского священника. Несмотря на то что силой характера мисс Гловер превосходила викария, он служил для нее символом опоры, и в прежние времена, когда плоть еще не была укрощена, сестра часто находила поддержку и утешение в его весьма посредственных проповедях.

В конце концов мисс Гловер отважилась поговорить с братом. В результате она целую неделю избегала поднимать религиозные темы в беседах с больной, а затем, когда Берта немного окрепла, без предупреждения привела брата в Корт-Лейз.

Она вошла в комнату Берты одна, в своем горячем стремлении к пристойности побоявшись, что та, лежа в постели, может быть недостаточно прилично одета для встречи с духовным лицом.

— Я сегодня не одна, — сообщила она. — Внизу ждет Чарльз, он хочет с вами увидеться. Я решила сперва проверить, готовы ли вы его принять.

Берта сидела в кровати, окруженная горой подушек. Яркий красный капот резко контрастировал с темными волосами и бледным лицом. Услышав о приходе викария, она поджала губы и слегка нахмурила лоб. Ее реакция не укрылась от мисс Гловер.

— По-моему, она не в восторге от твоего визита, — сказала она брату (дабы ободрить его), — однако это твой долг.

— Да, это мой долг, — отозвался мистер Гловер. Викарию предстоящая беседа нравилась еще меньше, чем Берте.

Это был честный человек, которого глубоко угнетало нашествие диссентеров, однако его священнические обязанности сводились лишь к церковным службам, сбору пожертвований и посещению набожных бедняков. Встреча с аристократкой, впавшей в ересь, была для него чем-то совершенно новым, он с трудом представлял, как следует повести разговор.

Мисс Гловер открыла дверь спальни и пропустила брата вперед. Викарий вошел, за ним ощутимо повеяло холодом с примесью карболки. Мисс Гловер торжественно поставила для него стул у постели Берты, а второй — на некотором расстоянии, для себя.

— Фанни, пока вы не сели, велите, пожалуйста, подать чаю, — попросила Берта.

— Если не возражаете, Чарльз хотел бы сначала поговорить с вами, — смущенно заметила мисс Гловер. — Верно, Чарльз?

— Да, дорогая.

— Берта, я взяла на себя смелость рассказать брату то, о чем мы с вами недавно говорили.

Губы миссис Крэддок вытянулись в тонкую ниточку, она промолчала.

— Надеюсь, вы на меня не рассердитесь. Я посчитала своим долгом это сделать. Чарльз, можешь начинать.

Линхэмский викарий откашлялся.

— Я вполне понимаю, — промолвил он, — что вы чрезвычайно остро переживаете свое горе. То, что с вами случилось, очень печально. Разумеется, мы с Фанни соболезнуем вам от всего сердца.