Даниэль Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс (пер.П. Канчаловский)

Объ этомъ немедленно сообщили констэблю, бывшему на облавѣ, который прислалъ ко мнѣ узнать, въ чемъ дѣло; я объяснила, что, сидя у окна, видѣла трехъ джентльменовъ, которые были въ залѣ гостинницы противъ насъ; здѣсь они обѣдали, потомъ сѣли на лошадей и уѣхали, но я готова присягнуть въ томъ, что знаю одного изъ нихъ какъ человѣка честнаго, съ прекраснымъ характеромъ и имѣющаго большое состояніе въ Ланкаширѣ, откуда я теперь возвращаюсь.

Увѣренность, съ какою я говорила, остановила и успокоила народъ и вполнѣ убѣдила констэбля въ истинѣ моихъ словъ; онъ велѣлъ ударить отбой, говоря, что получилъ вѣрныя свѣдѣнія, что эти три джентльмена честные люди; такимъ образомъ, всѣ возвратились по домамъ. Въ сущности же я не знала истины. Вѣрно было только то, что кареты ограблены около Денстебльхиля, украдено 560 фунтовъ; и кромѣ того были ограблены нѣкоторые торговцы кружевами, путешествующіе обыкновенно по этой дорогѣ. Что касается трехъ джентльменовъ, то возвращусь къ нимъ позднѣе.

Итакъ, эта тревога задержала насъ еще на день, хотя мой мужъ и увѣрялъ меня, что для путешественника безопаснѣе всего ѣхать тотчасъ послѣ грабежа, такъ какъ можно быть увѣреннымъ, что разбойники, встревоживъ извѣстную окрестность, убѣгутъ отъ нея далеко; но я боялась и, говоря правду, больше всего того, чтобы на большой дорогѣ не обнаружилось мое старое знакомство и чтобы случайно я не встрѣтилась съ моимъ ланкаширскимъ мужемъ.

Я никогда въ жизни не проводила такихъ восхитительныхъ четырехъ дней, какъ теперь: во все это время я была самая счастливая молодая жена; мой супругъ вполнѣ очаровалъ меня. О, если бы могла продолжаться подобная жизнь, я бы забыба свои прошлыя мученія, я бы избѣжала будущихъ горестей: но я хочу дать отчетъ какъ на этомъ, такъ и на томъ свѣтѣ во всей своей несчастной и ужасной жизни.

Мы выѣхали на пятый день; нашъ хозяинъ, видя мое безпокойство, сѣлъ на лошадь самъ и взялъ съ собой верхами сына и трехъ честныхъ поселянъ, вооруженныхъ огнестрѣльнымъ оружіемъ; ничего не сказавъ намъ, онъ отправился сопровождать насъ до Денстебля.

Намъ ничего не оставалось сдѣлать, какъ хорошо угостить нашихъ провожатыхъ въ Денстеблѣ, что стоило моему мужу около десяти или двѣнадцати шиллинговъ. Кромѣ того, онъ заплатилъ имъ за потерянное время, причемъ хозяинъ гостинницы не взялъ себѣ ничего.

Такимъ образомъ, моя свадьба устроилась при самыхъ счастливыхъ для меня условіяхъ; и въ самомъ дѣлѣ, если бы я пріѣхала въ Лондонъ, не обвѣнчавшись, то должна была бы или отправиться прямо къ нему на квартиру или показать ему, что у меня во всемъ Лондонѣ нѣтъ такихъ знакомыхъ, которые могли бы принять на ночь бѣдную новобрачную съ своимъ мужемъ. Теперь же я могла безъ всякихъ стѣсненій войти прямо въ его домъ и сразу вступить во владѣніе прекрасно устроеннымъ хозяйствомъ.

О! если бы этотъ одинокій эпизодъ на моемъ жизненномъ поприщѣ могъ быть продолжительнѣе, о, если бы я знала ранѣе, гдѣ я найду истинное наслажденіе жизнью; о, если бы я не впала въ бѣдность, эту вѣрную отраву добродѣтели, какъ я могла быть счастлива не только въ то время, но можетъ быть и всегда! Я говорю это потому, что въ то время я дѣйствительно раскаялась въ своемъ прошломъ, я съ ужасомъ смотрѣла на него и по истинѣ могу сказать, что я ненавидѣла себя за это прошлое.

Теперь мнѣ казалось, что я пристала къ безопасной гавани послѣ бурнаго путешествія по жизненному пути, и я начинала чувствовать благодарность за свое освобожденіе: часто я сидѣла одна по цѣлымъ часамъ, вспоминая прошлыя безумства и ужасныя нелѣпости своей порочной жизни и радуясь своему искреннему раскаянію.

Я жила съ этимъ мужемъ совершенно спокойно. Это былъ человѣкъ тихой, строгой жизни, разсудительный, въ высшей степени добродѣтельный, скромный и искренній; у него не было особенно большихъ дѣлъ, но онъ получалъ столько дохода, что мы могли жить хорошо; я не говорю объ экипажахъ и парадныхъ пріемахъ; я не стремилась къ этому и не желала роскоши, я чувствовала отвращеніе къ легкомыслію и сумасбродствамъ моей прошлой жизни и потому теперь избрала уединенную и умѣренную жизнь; я никого не принимала и сама не бывала нигдѣ, я заботилась только о семьѣ и мужѣ, и такого рода жизнь доставляла мнѣ большое удовольствіе.

Такимъ образомъ, мы прожили въ полномъ довольствѣ и счастьи втеченіе пяти лѣтъ, когда невидимая рука нанесла неожиданный ударъ моему счастью и бросила меня въ условія совершенно противоположныя всему, что было со мной до сихъ поръ.

Мой мужъ ввѣрилъ одному изъ своихъ компаньоновъ-клерковъ такую большую сумму денегъ, потери которыхъ не могло выдержать наше состояніе. Клеркъ обанкротился и его банкротство упало всей своею тяжестью на моего мужа. Тѣмъ не менѣе, эта потеря была не особенно велика, и если бы у моего мужа достало бодрости взглянуть несчастью прямо въ глаза, то онъ могъ бы воспользоваться своимъ прекраснымъ кредитомъ и легко покрыть убытки; но ослабѣвать въ горѣ значитъ удваивать его тяжесть, и тотъ, кто захочетъ умереть съ горя, всегда умретъ.

Всѣ попытки и старанія успокоитъ мужа были напрасны; рана была слишкомъ глубока, ударъ сильно поразилъ его, онъ сдѣлался грустенъ и безутѣшенъ, затѣмъ онъ впалъ въ летаргію и скоро умеръ. Я предвидѣла это несчастье, оно поразило мой разсудокъ, потому что я видѣла ясно, что если мужъ умретъ, то я погибну.

У меня было двое дѣтей, я не могла уже больше имѣть ихъ, такъ какъ мнѣ исполнилось сорокъ восемь лѣтъ.

Теперь я осталась въ худшемъ и болѣе безутѣшномъ положеніи, чѣмъ когда-либо прежде. Во-первыхъ, мое цвѣтущее время прошло, прошла та пора, когда я могла надѣяться быть куртизанкой или любовницей; эта пріятная сторона жизни давно уже миновала, и только однѣ развалины говорили о прошломъ; во всемъ этомъ хуже всего было то, что я была самымъ унылымъ и самымъ безутѣшнымъ созданьемъ въ свѣтѣ: я, которая обожала моего мужа и принуждала себя поддерживать въ немъ бодрость духа, не могла поддержать себя; мнѣ самой недоставало той силы, которая, какъ я говорила ему, такъ необходима, чтобы перенести тяжесть горя.

Но мое положеніе было дѣйствительно отчаянное; я не видѣла впереди ничего, кромѣ страшной бѣдности, которая такъ живо представлялась моему воображенію, что мнѣ казалось, будто она приближалась ко мнѣ прежде, чѣмъ въ дѣйствительности это могло быть; такимъ образомъ, мои опасенія усилили мое несчастье, и я воображала, что каждая монета въ двѣнадцать пенни, за которую я покупала себѣ булку, была послѣдней, и что завтра я начну голодать и буду голодать до смерти.