Даниэль Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс (пер.П. Канчаловский)

Въ такомъ отчаяніи я не имѣла ни откуда помощи, я не имѣла друга, который могъ бы меня утѣшить или научить, что дѣлать; я сидѣла одна, плача и мучаясь день и ночь, я ломала свои руки и иногда приходила въ какое-то безумное состояніе; дѣйствительно, часто я удивлялась, какъ у меня не помутился разсудокъ. Мои припадки доходили до того, что я теряла сознаніе и жила тѣми фантазіями, которыя рисовало мнѣ мое воображеніе.

Въ этомъ мрачномъ настроеніи духа я прожила два года, проѣдая то немногое, что имѣла, и постоянно оплакивая свои несчастное положеніе. Мое сердце обливалось кровью, у меня не было ни малѣйшей надежды на помощь, и теперь я такъ долго и часто плакала, что у меня изсякли слезы. Я начинала приходить въ полное отчаяніе, такъ какъ бѣдность приближалась ко мнѣ своими быстрыми шагами.

Чтобы уменьшить нѣсколько расходы, я оставила домъ и наняла квартиру и по мѣрѣ того, какъ я ограничивала свои траты, я продала большую часть своей мебели, что прибавляло мнѣ нѣсколько денегъ. Такимъ образомъ, я прожила еще годъ, сохраняя крайнюю бережливость. Тѣмъ не менѣе, когда я заглядывала въ свое будущее, мое сердце сжималось, при неизбѣжномъ приближеніи нищеты и страшной нужды. О! Пусть никто не читаетъ этой части моей исторіи, не принявъ во вниманіе отчаянныхъ обстоятельствъ, застающихъ человѣка врасплохъ, безъ друзей, безъ куска хлѣба. Это заставитъ ихъ дѣйствительно задуматься и не только пощадить несчастныхъ, но и обратиться къ небу съ мольбой о помощи и съ мудрой молитвой: «Не ввергай меня въ нищету и не дай мнѣ сдѣлаться воромъ». Пусть вспомнятъ, что время бѣдствія есть время ужасныхъ соблазновъ: когда человѣкъ лишается силъ сопротивляться имъ, когда нищета давитъ, а душа угнетена отчаяніемъ, чего нельзя сдѣлать? Это было однажды вечеромъ; я находилась, такъ сказать, при послѣднемъ издыханіи; смѣло могу утверждать, что я обезумѣла, я была въ бреду… Въ то время, подстрекаемая какимъ-то демономъ и не зная что и зачѣмъ я дѣлаю, я одѣлась (у меня были еще хорошія платья) и вышла. Я вполнѣ увѣрена, что при выходѣ изъ дому въ моей головѣ не было никакихъ намѣреній; я не разсуждала и не знала куда и по какому дѣлу я иду, я шла, какъ будто дьяволъ толкалъ меня впередъ, приготовя для меня свою приманку, и вы можете быть увѣрены, что онъ дѣйствительно привелъ меня туда, куда ему было нужно, потому что я не сознавала, куда я иду и что я дѣлаю.

Блуждая такимъ образомъ туда и сюда и не зная, гдѣ я нахожусь, я проходила мимо аптекарской лавки въ Леднхоль-стритѣ и увидѣла на скамейкѣ прямо противъ прилавка небольшой узелокъ, завернутый въ бѣлое полотно. Позади стояла служанка, обернувшись къ узлу спиной; она смотрѣла въ глубину лавки, гдѣ на прилавкѣ, также спиной къ двери, стоялъ, вѣроятно, аптекарскій помощникъ, со свѣчей въ рукѣ; онъ, повидимому, отыскивалъ что-то на верхней полкѣ; такимъ образомъ, оба они были заняты, а больше въ лавкѣ не было никого.

Такова была приманка, и дьяволъ, приготовившій мнѣ эту западню, подстрекалъ меня… я помню теперь и не забуду никогда, что за моими плечами мнѣ слышался голосъ, который шепталъ мнѣ слѣдующія слова: «Возьми узелъ, возьми скорѣе; сдѣлай это сейчасъ же».

Едва были произнесены эти слова, какъ я вошла въ лавку и, повернувшись спиной къ дѣвушкѣ, какъ будто сторонилась отъ проѣзжавшей двухколесной телѣжки, протянула позади себя руку и, взявъ узелокъ, вышла изъ лавки. Ни служанка, ни помощникъ и никто другой не замѣтили меня.

Невозможно описать мою душевную тревогу во все время этого дѣйствія. По выходѣ изъ лавки у меня такъ билось сердце, что я не могла не только бѣжать, но даже прибавить шагу; я перешла улицу и повернула за первый уголъ; мнѣ кажется, я была на перекресткѣ Фенчорчъ-Стритъ; оттуда я сдѣлала столько поворотовъ и прошла столько улицъ, что никогда не съумѣла бы сказать, куда я иду и гдѣ я; я не чувствовала подъ собой мостовой, по которой шла, и чѣмъ дальше я удалялась отъ опасности, тѣмъ скорѣе я бѣжала, до тѣхъ поръ, пока, задыхаясь отъ усталости, я вынуждена была сѣсть на скамейку возлѣ какого-то дома; осмотрѣвшись, я увидѣла, что нахожусь возлѣ Билинзгета [1] Рыбный рынокъ въ Лондонѣ. . Отдохнувъ немного, я продолжала путь: кровь кипѣла во мнѣ какъ на огнѣ, мое сердце билось такъ сильно, какъ будто я была охвачена внезапнымъ ужасомъ, вообще я такъ растерялась, что не знала, куда иду и что дѣлаю.

Когда я совершенно истомилась отъ такого долгаго и тревожнаго пути, тогда я начала соображать и направилась къ своей квартирѣ, куда и пришла около девяти часовъ вечера.

Для чего былъ приготовленъ этотъ узелокъ и по какому случаю онъ лежалъ тамъ, гдѣ я его взяла, — я не знала, но, развернувъ узелъ, я нашла въ немъ очень хорошее, почти новое приданое для ребенка, тонкія кружева, серебряную чашку величиною съ пинту, небольшой серебряный горшокъ и шесть ложекъ, хорошую рубашку, три шелковыхъ платка, а въ горшкѣ 18 шиллинговъ 6 п. деньгами.

Все время, когда я разсматривала эти вещи, я находилась подъ ужаснымъ впечатлѣніемъ страха и душевной борьбы, несмотря на то, что я была въ совершенной безопасности; я сидѣла и горько плакала.

— Боже мой! — вскричала я, — что я теперь? воровка? Меня скоро возьмутъ, отправятъ въ Ньюгетъ и будутъ судить уголовнымъ судомъ.

Я долго плакала. Я увѣрена, что, какъ я ни была бѣдна, я навѣрное отнесла бы обратно вещи, если бы ужасъ не лишилъ меня силъ; но со временемъ такія душевныя движенія совѣршенно исчезли.

И такъ я легла въ постель, но не спала всю ночь; мои мысли были угнетены совершеннымъ проступкомъ; я не знала, что говорила и дѣлала всю ночь и весь слѣдующій день. Затѣмъ я сгорала отъ нетерпѣнія узнать, чьи вещи я взяла, богатаго или бѣднаго; быть можетъ, думала я, какая-нибудь несчастная вдова, какъ я, завязала ихъ въ узелъ, съ цѣлью продать и получить немного денегъ, на которыя она хотѣла купить хлѣба для себя и своего ребенка, и вотъ теперь они умираютъ съ голода, сердце ея разрывается и она оплакиваетъ свою потерю. Эта мысль больше всего мучила меня втеченіе трехъ или четырехъ дней.

Но мои собственныя бѣдствія заглушили во мнѣ подобныя размышленія, и перспектива голода, становившаяся съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе ужасной, постепенно ожесточала мое сердце. Кромѣ того у меня былъ плохой руководитель, который безпрестанно подстрекалъ меня прибѣгать къ самымъ дурнымъ средствамъ. Поэтому однажды вечеромъ, онъ снова внушилъ мнѣ мысль выйти изъ дому на новые поиски.

На этотъ разъ я вышла днемъ; я стала блуждать по улицамъ и искать, сама не зная чего, какъ вдругъ дьяволъ разставилъ на моемъ пути такую западню, ужаснѣе которой я не встрѣчала ни раньше, ни потомъ. Проходя по Ольдерсгетъ-Стритъ, я увидѣла красивую маленькую дѣвочку, которая возвращалась одна домой изъ танцовальной школы. И вотъ мой соблазнитель дьяволъ набросилъ меня на это невинное созданье. Я начала разговаривать съ ней, она отвѣчала мнѣ своимъ дѣтскимъ лепетомъ; я взяла ее за руку и повела по дорогѣ, пока мы не пришли въ большую мощенную аллею, ведущую въ Барзсоломью-Клозъ и направились туда. Дѣвочка сказала мнѣ, что это не ея дорога, но я отвѣчала: «Нѣтъ, моя милая, это твоя дорога, я покажу тебѣ куда идти домой». У ребенка было на шеѣ жемчужное золотое колье, мои глаза давно остановились на немъ, и вотъ, войдя въ темную аллею, я наклонилась какъ бы для того, чтобы завязать ей развязавшуюся косынку и такъ тихо сняла съ нея колье, что она ничего не почувствовала; затѣмъ мы продолжали идти. Тутъ дьяволъ снова подстрекалъ меня убить ребенка, въ темной аллеѣ, такъ, чтобы она не закричала, но одна мысль объ этомъ привела меня въ такой ужасъ, что я едва не упала на землю; я заставила вернуться ребенка и сказала, чтобы она уходила отсюда, такъ какъ эта не ея дорога. Дѣвочка согласилась со мной и я дошла до Барзсоломью-Клозъ, потомъ повернула въ другой проходъ, выходящій на Лонгъ-Ленъ, оттуда на Чартеръ-Хаусъ-Ярдъ и вышла на Джонсъ-Стритъ; затѣмъ я пересѣкла Смитсъ-Фильдъ и спустилась къ Чиклену, выйдя на Фильдъ-Ленъ, чтобы достигнуть Голборибриджъ, гдѣ, смѣшавшись съ толпой, я могла спокойно продолжать дорогу, не боясь быть открытой. Таковъ былъ мой второй выходъ въ свѣтъ.