Петер Альтенберг - Венские этюды

Он садится и смотрит на играющих детей. Он любит девочек. К ним у него безграничная неясность. Он грустит, что у них бледные личики от городской жизни. Быть может, они мало спят? Может быть, их недостаточно любят и ласкают? Он прислушивается к их смеху, ловит первую задумчивость детской души. Он любуется ясным неведением, светящимся в их глазах, в которые широко и беспрепятственно вливается красота мира и наполняет их собой. Свободные от желаний, без начала, без конца — как звезды несутся они по своей, им самим неизвестной орбите. Его чаруют их легкие движения и стройные ножки. Ему хотелось бы воскресить дух эллинов, открыто поклоняться и боготворить телесную красоту и гармонию.

И цветы, эти искусственно взращенные бульварные цветы — ласкает он мечтательным взором, любя их за яркую симфонию красок, которой они щедро и бескорыстно одаряют каждого.

Как опьяненный жизнью бродит он весь день.

А вечером опять кафе, ресторан. Никто лучше его не знает своеобразной поэзии этих уютных, веселых кафе на Пратере, где так чудесно сливаются нежно вздрагивающие лиственницы, электрические лампочки, темные платаны, кофе с ликером и прохладное дыхание тихо плывущей ночи.

«О, как волшебно слияние этих предметов, говорит он, как оно облегчает, настраивает, отдаляет от скучной жизни! Чувствуешь себя мудрецом, с которым уж ничего больше не может случиться. Сидишь себе беззаботно, и слушаешь, и смотришь… Закуриваешь хорошую сигару. Как вздрагивают лиственницы, как тихо стоят платаны…»

Он любит бывать в зоологическом саду, сидеть перед клеткой любимых зверей и думать об их темной и трогательной психологии.

Так живет этот эстетик-сибарит, этот Дон-Жуан ощущений, жадно вбирая в себя впечатления внешнего мира и извлекая поэзию из самых обыденных предметов.

«До тридцати лет, говорит Петер Альтенберг, я не занимался ничем определенным Мой мудрый, благородный отец предоставил мне полную свободу и дал время стать самим собой. Он не торопил меня и так же мало был огорчен моим тридцатилетним бездельем, как мало польщен тем, что я стал писателем Моя душа могла расти, любовно отдаваясь тем дивным сокровищам, которые жизнь ежедневно, ежечасно выбрасывает, как жемчуг, на пустынный берег. Я бы хотел вечно смотреть и молчать. Глаза — наше величайшее богатство, хотя есть люди, которые смотрят на жизнь, как жабы на водяную лилию»…

Глубже и любовнее всего проникает его взор в женскую душу…

«Нет у меня другой миссии, говорит он, как показать женскую душу не с точки зрения мужских желаний и потребностей, а такой, какой бы она сама хотела быть».

Будничная жизнь мешает ее расцвету, и она вянет усталая, смирившаяся, не став еще цветком Ей надо сохранять все силы для цветения. В нем жизнь ее, а не в тех плодах, которые грубые люди требуют от нее…

Женщина — песня Альтенберга.

Он подсматривает ее в те идеальные минуты, когда она в шелковом серебристом платье грезит под звуки Вагнера, ищет, находит и снова теряет себя в его гармонии; он видит ее, когда она слабая и погасшая возвращается к будням, когда она, как королева, сознает свою силу, когда она тоскует о своем бессилии. Он бережет, лелеет женские души, дает на миг крылья тем, кто давно разучился летать… Иногда он только молча, с нежностью, прикасается к ним и уходит… Он всегда уходит.

«Как солнце функционирует мое сердце — этот странный, непригодный для жизни орган, — говорит он, — щедро рассыпает оно тепло своих лучей и быстро оставляет одно для другого»…

Правда, что он не индивидуализирует женщин. Везде перед нами как бы одна и та же мировая женская душа в ее бесконечных колебаниях. Женская душа и он. Других героев у него нет. Повсюду — созерцающий «молодой поэт», «мечтатель», женственно нужный, пассивный, он сам…

Альтенберг — импрессионист.

Несколькими оригинальными штрихами набрасывает он свои впечатления, намечая лишь контуры, боясь лишней чертой испортить рисунок. Он влюблен в отдельные предметы. К чему еще события? к чему действия? Он любит японский стиль за его краткость. Маленькую веточку цветущей, бледно-розовой яблони изображают они перед нами — и в этом уже вся весна!.. И как у японцев яблони никогда не дают плодов, так и в эскизах Альтенберга они остаются в их пышном расцвете… Он изображает бесплодные моменты душевного напряжения, которое не переходит в живое действие.

С этой осени в Вене открылся новый художественный журнал «die Kunst», во главе которого стал Альтенберг, стремящийся проводить и в жизнь свои принципы — учить людей проживать художественно каждый миг.

«Природа — величайшая художница, — говорит он. — Хороший Кодак в нежной заботливой руке — и мы легко овладеваем ее сокровищами. Надо только уметь найти точку, с которой на нее смотреть, надо уметь ласково приблизиться к ней…

В этом маленьком художественном органе он помещает фотографии, снятые с прекрасных женских рук, рассказывает о том, как мечтает ребенок, виденный им в городском саду, рисует яркие фигуры людей».

Это те же мотивы, которыми так богаты и оригинальны два тома его эскизов «Wie ich es sehe» [1] «Как я это вижу» (нем.). и «Was der Tag mir zuträgt», [2] «Что приносит мне день» (нем). откуда заимствованы настоящие очерки.

Madame была сообщницей своих пасынков. Так, например, она говорила: «Edmond, dis lui que…» или «Paul, mais tu ne l’écoûteras pas, j’espère…» [3] «Эдмонд, скажи ему, что» … или «Поль, но ты его не слушаешь, я надеюсь» (франц.).

«Наша прелестная maman», думали сыновья: «старикам не понять молодости!..»

Раз отец спросил себе сюртук сына. «Il faut que je fouille ses poches, [4] «Мне нужно порыться в его карманах» (франц.). — подумала madame, — там может попасться что-нибудь компрометирующее. — Потом я все отдам Эдмунду».

Она всегда называла своего мужа: «mon vieux» или даже «mon pauvre vieux». [5] «мой старик».. «мой бедный старик» (франц.).

— Как вы проводите вечера? — спрашивали ее знакомые и думали при этом: «тоска, должно быть»…

— О, чудесно! Я играю с ним в карты и плутую — je triche. Эдмунд помогает мне. Или мы мирно курим, сидя рядом и по-турецки скрестив ноги. Иногда мы пьем малагу, сидим одурманенные, нагоняем друг на друга сон, дремлем. Полина играет нам что-нибудь на скрипке. Впрочем, — кому какое дело до нашей жизни?..

Иногда она тихо думала: «Никто больше не видит, что у меня красивые тонкие руки и золотистые волосы. Правда, иногда мне это говорят при моих падчерицах, чтоб их поддразнить. Но ведь и у них нежные руки и вся молодость впереди… Но что они из этого делают? Они развлекаются… А разве они украшают собой жизнь? Их души не поднимаются над землей Да и есть ли у них души?»