Петер Альтенберг - Венские этюды

Раз вечером Полина заснула во время ужина. В руках она еще держала чайную ложечку. Она откинулась в глубокое бархатное кресло. Золотистые волосы ее не спали и искрились.

Ее муж и гость осторожно отставили накрытый стол, сели на низкие табуретки у ее ног и закурили «Cousis, Etoile d’Egypte».

— Видишь, какая она, — тихо сказал муж. — Всегда доставляет заботы.

Петер Альтенберг берет альбом «Дворцы Венеции» и рассматривает фотографии. «Картон не так шелестит, как листы книги», — думает он.

Два молчаливых стража у порога сна…

Гость тихо говорит: «Я придумал строчку стихотворения».

— Ну?..

— «На яву она спит, а во сне оживает»…

— Только не говори ей этого.

— Не скажу.

— Ей не надо это знать. Она не поймет. Это ее испортит.

— Да, это разрушит чары, это будет как резкий луч в тумане.

Муж встает и гасит два голубых электрических колокольчика. Один продолжает светить.

Гость шепчет: «а во сне оживает».

Муж: «Уж я знаю, ты нарушишь ее покой»…

— «На яву она спит…»

Так сидят они на низких табуретах и курят папиросы.

Два безмолвных стража…

Фургоны с молоком проезжают мимо, грохоча, как артиллерийская батарея.

— Черт… проклятая мостовая! — думают оба.

Светлые шелковые занавеси в окнах становятся прозрачными как кисея, как паутина.

Гость тихо встает, поднимает руку, как бы благословляя, уходит.

В передней муж говорит ему: «Уж я знаю, ты мне ее испортишь…» Потом он ласково жмет ему руку — ту, которая благословляла…

Он тихо возвращается, опять садится у ее ног.

Молчаливый страж у порога сна…

Он зевает, замечает, что у табуретки нет спинки, ни намека на спинку.

Усталый страж…

Отодвигаются засовы у ворот дома, гигантские ключи повертываются в замках, ставни с грохотом отпираются. Занавеси кажутся подбитыми голубым шелком.

Полина просыпается.

— Знаешь, что Петер Альтенберг сказал о тебе?

— …?

— На яву она спит…

— Он не все сказал, не кончил. А во сне она бодрствует. Как он не сказал этого? Странно…

— Один другого лучше! До чего бы вы друг друга довели…

Она улыбается.

Потом она говорить ему:

— Знаешь, пока ты сидел тут, ты был как сторож у порога моей жизни…

— Проклятые фургоны… дьявольские ставни, — бормочет он.

Потом он раздевает ее, как маленькое дитя.

Событие первого дня.

Она сказала гостю: «Какое бесцветное лето здесь у нас на даче. Мы смотрим с нашего балкончика вниз все в тот же самый глухой переулок, где за пыльной садовой решеткой виднеется пыльная сирень.

Гуляющие проходят медленно и доверчиво по переулку, а потом послушно возвращаются назад. Это наше развлечение. Что, если б когда-нибудь явился рыцарь, который не захотел бы вернуться, и разрубил бы своим мечем серую стену, и садовую решетку, и кусты сирени?..»

Событие второго дня.

Она сказала: «Мы с Вилли Розой ходим по утрам босиком по каменным плитам — они прохладные как кости домино. И я распускаю волосы. А вечером, когда возвращается муж, я причесываюсь и надеваю ботинки».

— Зачем? — спросил молодой человек.

Она молчала.

Она сказала: «Разве в сказках спрашивают „зачем“? Когда солнце заходит, Лилулиулиана превращается в безобразную серую кошку»…

Событие третьего дня.

Она сказала: «Я делаю себе много чудных платьев. Я их выдумываю. Это мои поэмы. Видите, и мы тоже не чужды искусству! Сегодня после обеда у меня было вдохновение: белое муслиновое платье и на нем узенькими шелковыми ленточками нашиты золотые хризантемы. Каждый лепесток из отдельной ленточки. Как вам нравится моя поэма? Она называется „Ойяма Ойязуки“ или „Японская принцесса“».

Событие четвертого дня.

«Были вы на выставке? Там есть одна картина Часовня с тремя тополями. Солнце, пыль. Но в часовне, наверно прохладно, пахнет воском, каменными плитами. Но никто не входит туда — она слишком маленькая. А снаружи тополя, солнце, пыль. Эта картина — моя, если даже она будет висеть где-нибудь в Кентукки или Луизиане, в салоне какого-нибудь миллиардера Она моя. Никто не может отнять ее у меня.

Молодой человек думал; „Да, никто не может отнять ее у тебя. Она в твоем вечном владении“.

Событие пятого дня.

„Хотите, я вам опять сыграю камаринскую?.. Слышите, слышите?.. и так без конца. Вам надоело? Это как теплый летний дождь, он так звонко падает на землю — можно часами стоять на балконе и не соскучиться, как будто занят делом… Отчего это так? Никто не знает. Я задумала: найдется ли кто-нибудь, кто бы мог три четверти часа подряд слушать эту музыку?.. Интересно знать… Вам надоело? Я уж совсем устала. А русские и сибирячки никогда не устают, потому что вся их родина в этой пляске, — или вся тоска по родине“…

Событие первых пяти дней.

Так она находила дорогу к самой себе и становилась все богаче. Он ничего не говорил. Без слов, без движений сидел он и никогда не звал ее к себе и помогал ей находить дорогу к ней самой и становиться все богаче…

Событие шестого дня.

Он подумал: „Что, если она теперь пройдет мимо?“

Но она не прошла мимо.

Событие седьмого дня.

Муж ее мягко сказал молодому человеку: „Ты отнимаешь у меня Полину, уводишь ее“…

— Куда?

— Не знаю.

Полина возразила: Бетховен и Гельдерлин, и озеро св. Вольфганга увлекают меня, и все солнца, которые восходят и заходят, и щебетание самой маленькой птички отрывает меня от жизни, и влажная прохлада лугов по вечерам, и сад ранней весной, и первый снег на листьях деревьев… А куда все они уводят меня»?..

— Я знаю, — сказал муж и положил их руки одну в другую.

Петер Альтенберг читал бледной молодой женщине поэму Стефана Георге.

— Как вы читаете! — сказала она, — как будто вы сами поэт! В чем красота этого стихотворения? Я только чувствую… Объясните мне, пожалуйста…

Он ответил: «В тихой грусти красота его. Женихи умерли, рассказывает поэт. А невесты говорят простыми словами: „в годовщину их смерти мы будем приносить воду в сером глиняном кувшине из источника на лугу, где стоят два тополя и сосна“».

— Благодарю, — сказала Полина.

Потом она сказала: — А в чем грусть этой поэмы?

— Ни в чем Грусть всегда такая. Будничные занятия, тихие думы в то время, как идешь за водой к источнику, где стоят два тополя и сосна.

Молчание…

Полина склонилась немножко, обхватила колени руками.

Потом она сказала: «Как вы умеете объяснить! Кажется, что это сама грусть… Вы — поэт…»

— Конечно, я поэт.

— Ах — а что же Стефан Георге?

— Поэт.

— А я?

— Поэт. Мы все трое вместе — поэт.

— Что ты читаешь?

Бледная молодая женщина прикрыла книгу своей нежной рукой и пугливо сжалась.