Август Мейхью - Блумсберийская красавица

Менестрели были обрѣтены и скоро подъ окнами мистриссъ Икль забарабанила такая музыка, при которой нѣжные разговоры немыслимы.

Менестрели были смышленые люди и желая заслужить благодарность; я много слыхалъ разные серенадъ, но ничего подобнаго отроду не поражало моего слуха.

Серенада продолжалась до одиннадцати часовъ.

Я долженъ признаться читателю, что, войдя въ свою спальню, оглушенный чужеземецъ былъ встрѣченъ дюжиною дикихъ, свирѣпыхъ кошекъ, которыя бросились ему подъ ноги и заставили его вскрикнуть на весь домъ «O, mein Gott!»

Я долженъ признаться, что на разсвѣтѣ онъ былъ пробужденъ дикими криками: горимъ! горимъ! и что это заставило его громче и жалобнѣе прежняго крикнуть: «О, mein Gott!»

Слуги передали мнѣ, что по утру германскій джентльменъ, съ негодованіемъ отказавшись отъ чаю, ринулся изъ дому, какъ ужаленный, взвалилъ свой дорожный мѣшокъ на первый встрѣтившійся кебъ и исчезъ въ облавѣ пыли.

— Ха! Ха! Вотъ такъ штука! хохоталъ Долли, давясь за завтракомъ каждымъ кускомъ отъ волненія и удовольствія. — Что скажетъ на это мистриссъ Икль?

Мистриссъ Икль прислала письмо своему недостойному супругу.

«Моя спальня. Полночь.»

«Мистеръ Икль, ваше недостойное тиранство достигло наконецъ такихъ размѣровъ, что я вынуждена искать убѣжища отъ вашихъ звѣрскихъ жестокостей. Оскорбленія обрушились на голову чужеземца — я разумѣю джентльмена, занимающаго высокое и доходное мѣсто въ службѣ принца Скратченберга — единственно за то, что онъ былъ мнѣ другомъ. Я когда-то мечтала о семейномъ счастіи, сэръ, но мечты эти разлетѣлись какъ сонъ, и я хочу искать защиты и утѣшенія въ объятіяхъ моихъ родителей, которыхъ я, неблагодарная идіотка, безумно покинула для…. Прощайте на вѣки, мистеръ Икль! Если вы можете быть счастливы, будьте счастливы, сэръ. Желаю, чтобъ совѣсть васъ не язвила своимъ жаломъ. Мои родители скоро будутъ.»

«Ваша оскорбленная жена»,

«Анастасія Икль».

Долли передалъ мнѣ письмо.

— Отллчно, любезный другъ! вскрикнулъ я, пробѣжавъ посланіе.

Долли сидѣлъ смирный и мрачный.

— Что съ вами? спросилъ я.

— Она говоритъ: «прощайте на вѣки!» Слово это страшно звучитъ, Джекъ! Она была очень жестока со мною, я не отрицаю, но все-таки, Джекъ, надо помнить, что она женщина и….

Такова, разумѣется, благодарность, которой долженъ ожидать человѣкъ, жертвующій своими научными занятіями, своимъ спокойствіемъ и кредитомъ, чтобы устроить супружескія дѣла пріятеля!

— Она женщина, отвѣчалъ я: — но нельзя сказать, что она женщина безхитростная и слабая.

Вздыхая и барабаня отъ волненія пальцами по столу, онъ проговорилъ:

— Но «на вѣки»! Это ужасно!й Это похоже на смерть!

— По моему, разстаться вамъ необходимо, сказалъ я:- а впрочемъ…

— Да! Да! прошепталъ Долли, поникая головой.

— Она ждетъ только, чтобы вы бросились къ ея ногамъ и поползали передъ ней на колѣняхъ, замѣтилъ я.

— Никогда! вскрикнулъ Долли, выпрямляясь и приходя въ воинственное расположеніе духа.

— Теперь все идетъ отлично, Долли. Не портите дѣла. Не мѣшайте дочери возвратиться подъ родительскій кровъ.

Красавица много изорвала бумаги, прежде чѣмъ написала прощальное письмо. Ей стоило неимовѣрныхъ усилій сдерживать свою страстную натуру, и обращаться въ «мерзкой букашкѣ» хотя язвительно, но прилично. Только мысль, что письмо это можетъ служить со временемъ документомъ въ рукахъ судьи, дала ей силу укротить пламенные порывы, не испещрить посланія «скотомъ», «глупышемъ», и т. д. и т. д., и не смѣшать Долли съ грязью.

Когда преданная Мери Вумбсъ понесла письмо, Анастасія свирѣпо усмѣхнулась, воображая какъ Долли примется рвать на себѣ волосы, или, вдругъ окаменѣвъ на софѣ, явитъ олицетвореніе безъисходнаго отчаянія; и какъ потомъ прилетитъ и кинется къ ея ногамъ, умоляя о прощеніи и помилованіи. Красавица сильно вѣрила въ свое могущество и ни во что ставила всѣхъ другихъ смертныхъ.

Но Долли не пришелъ. Напрасно она прислушивалась, напрасно ждала, — онъ не явился!

Даже Мери Вуибсъ поняла, что дѣло проиграно. Напрасно она совершала подвиги преданности, ежеминутно сбѣгая съ лѣстницы и подслушивая въ замочную щелочку — она даромъ подвергалась опасности и безполезно жертвовала собою.

Прекрасная лэди схватила кочергу и начала неистово колотить во угольямъ, разбивая въ дребезги горючій матеріалъ, словно это былъ Долли, котораго она хотѣла сокрушить за его равнодушіе и безчувственность.

Писаніе грозительнихъ посланій имѣетъ одно, крайне неудобное и непріятвое слѣдствіе: въ случаѣ если застращиванье не произведетъ желаннаго дѣйствія, то стращающій вынужденъ или привести угрозу въ исполненіе, или постыдно отступить, что равняется пораженію.

Она сидѣла передъ каминомъ и глядѣла на огонь, пока у нея заболѣли глаза, раздумывая, что тутъ дѣлать и какъ быть?

Если она оставитъ Долли и слѣдственно заберетъ свои 600 фунтовъ годоваго дохода, Долли вѣроятно разоритъ контрактъ, заключенный на 20 лѣтъ съ Твикенгенской виллой; и трехъ лѣтъ не пройдетъ, какъ она прочтетъ объ этомъ въ газетахъ; кто было большое утѣшеніе! A она, съ такимъ доходомъ, можетъ, пожалуй, хоть сдѣлать кругосвѣтное путешествіе; посѣтить всѣ столицы міра, посмотрѣть людей, показать себя, однимъ словомъ, насладиться, какъ душѣ угодно, жизнію!

Непоколебимое рѣшеніе было принято. Она достала кошелекъ, и Мери Вумбсъ было поручено отправить немедленно письмо въ Блумсбери-скверъ. Мистеръ Икль увидитъ, что нѣкоторыя особы имѣютъ характеръ, и могутъ сдержать свое слово!

Когда папа де-Кадъ прочелъ письмо своего дитяти, онъ отослалъ его въ комнату мистриссъ де-Кадъ, сдѣлавъ на немъ слѣдующее замѣчаніе карандашомъ:

«Я не отказываюсь пріютить Анастасію, но она должна за это платитъ. Я думаю, что двѣсти фунтовъ въ годъ не стѣснятъ ее. Или вы полагаете, что это слишкомъ дешево?»

Нѣтъ, конечно, мѣста, которое можно бы было сравнить съ своимъ домомъ, особенно если дома у васъ хорошо; пріятно и утѣшительно имѣть пріютъ, гдѣ можно скрыться отъ тираніи; но я остаюсь того мнѣнія, что старый Рафаэль де-Кадъ имѣлъ преувеличенное и даже нелѣпое понятіе о прелестяхъ своего дома.

Разнаго рода бываютъ дома. Въ однихъ — роскошь, всякое ваше желаніе заранѣе предугадано, — въ спальнѣ камины постоянно топятся въ холодные мѣсяцы; въ другихъ — бѣдность и нищета, доходящая до протухлаго масла за завтракомъ. Въ однихъ все просто и радушно, тутъ вы можете дѣлать все, что вамъ угодно, никто вамъ слова не скажетъ; въ другихъ все натянуто и церемонно, и если вы сдѣлаете какую-нибудь неловкость, то ужь въ другой разъ васъ туда не пустятъ. Убѣжище, предложенное старимъ Рафаэлемъ своему любезному дѣтищу, составляло переходъ между убогимъ и церемоннымъ, или лучше, надутымъ домомъ.