Сомерсет Моэм - Сотворение Святого

— Я смогу родить новых, — презрительно ответила она.

Природа даровала ей сердце львицы. Я не мог не восхититься этой удивительной женщиной. Конечно же, она не могла пожертвовать своими детьми! Но я сомневался, что нашелся бы хоть один мужчина, который так смело ответил бы на угрозы Савелло.

Лицо священника перекосила злобная гримаса. Он повернулся к своим помощникам.

— Постройте помост с двумя виселицами, и быстро.

Савелло и Кеччо удалились, площадь заполнила толпа, скоро застучали молотки. Графиня стояла на крепостной стене, смотрела на своих бывших подданных, наблюдала за строительством помоста.

Много времени оно не заняло. Савелло и остальные вновь подошли к воротам крепости, и священник еще раз спросил, готова ли Катерина сдаться. Она не удостоила его ответом. Привели двух мальчиков, одного девяти лет, другого — семи. Когда люди увидели их, шепот жалости пробежал по толпе. И мое сердце забилось чаще. Мальчики смотрели на помост и ничего не понимали, но Чезаре, младший, видя вокруг столько незнакомых людей с сердитыми лицами, заплакал. Оттавиано тоже был на грани слез, но, как старший, посчитал, что плакать ему не пристало, и сумел сдержаться. А потом Чезаре увидел мать и позвал ее. Тут же к нему присоединился Оттавиано, и они уже вместе кричали:

— Мама! Мама!

Она молча смотрела на них, и на лице не дрогнул ни один мускул. Ее словно высекли из камня… Ох, это было ужасно. Она показала себя железной женщиной.

— Еще раз спрашиваю, — крикнул Савелло, — ты сдашь крепость?

— Нет… нет!

Голос звучал спокойно, звенел, как серебряный колокольчик.

По знаку Савелло двое мужчин направились к мальчикам. И они внезапно все поняли. С криком бросились к Кеччо, упали у его ног, ухватились за его колени. Оттавиано больше не мог сдерживаться и расплакался. Его брат, увидев слабость старшего, заревел еще сильнее.

— Кеччо, не позволяй им забрать нас.

Кеччо их словно и не слышал, смотрел прямо перед собой. Он не был таким бледным, даже когда граф пал под ударом его кинжала… Дети отчаянно рыдали у его ног. Мужчины колебались, но слуга Бога не знал жалости. Вновь махнул рукой, еще более нетерпеливо, и мужчины сдвинулись с места. Мальчишки, уцепившись за ноги Кеччо, продолжали молить:

— Кеччо, не позволяй им забрать нас.

Кеччо по-прежнему смотрел прямо перед собой, словно ничего не видел, ничего не слышал. Но его лицо! Никогда я не видел такой агонии…

Детей оторвали от него, связали им руки за спиной. Как они могли! Мое сердце рвалось из груди, но я не решался что-либо сказать. Их повели к помосту, заставили подняться на него. Крик жалости вырвался у людей и повис в застывшем воздухе.

Графиня стояла неподвижно, глядя на своих детей. Казалось, что она окаменела.

Дети кричали:

— Кеччо! Кеччо!

Их крики рвали сердце.

— Продолжайте! — приказал Савелло.

Стон сорвался с губ Кеччо, он закачался из стороны в сторону, словно собрался упасть.

— Продолжайте! — повторил Савелло.

Но Кеччо больше не мог этого выносить.

— Господи! Остановитесь! Остановитесь!

— Что ты такое говоришь? — злобно бросил священник. — Продолжайте!

— Я не могу! Развяжите их!

— Дурак! Я пригрозил, что повешу их, и я это сделаю! Продолжайте!

— Не повесишь! Говорю вам, развяжите их!

— Я здесь главный. Продолжайте.

Кеччо шагнул к нему со сжатыми кулаками.

— Клянусь Богом, ты уйдешь тем же путем, каким пришел, если будешь мне перечить. Развяжите их!

Мы с Маттео оттолкнули людей, которые держали мальчиков, и перерезали веревки. Кеччо пошел к детям, протягивая руки, и они бросились в его объятия. Он крепко прижимал их к себе и покрывал личики поцелуями. Толпа отреагировала криком радости, многие разрыдались.

Внезапно все увидели какую-то суматоху на крепостной стене. Графиня упала, люди сгрудились вокруг нее.

Она потеряла сознание.

От крепости мы возвращались в тревоге. Савелло шел один, очень злой, хмурясь, отказываясь с кем-либо говорить… Кеччо тоже молчал, отчасти винил себя за то, что сделал, отчасти радуясь, что проявил милосердие. Бартоломео Моратини шел рядом, что-то ему говорил. Мы с Маттео шагали позади детей. В какой-то момент Бартоломео замедлил шаг, чтобы присоединиться к нам.

— Я пытался уговорить Кеччо извиниться перед Савелло, но он ни в какую.

— Я бы тоже не извинялся, — поддержал кузена Маттео.

— Их ссора не пойдет на пользу городу.

— На месте Кеччо я бы сказал, что город может катиться к дьяволу, но я не буду извиняться перед этим чертовым священником.

Когда мы подошли к дворцу д’Орси, нам навстречу вышел слуга, чтобы сообщить, что посыльный ждет с важными новостями. Кеччо повернулся к Савелло и мрачно спросил:

— Вы пойдете? Возможно, новости потребуется обсудить.

Протонотарий не ответил, но вошел в дом. Через несколько минут к нам вышел Кеччо.

— Герцог Миланский идет на Форли с пятитысячной армией.

Никто не произнес ни слова, но лицо протонотария потемнело.

— Как хорошо, что мы сберегли детей, — указал Бартоломео. — Живые они могут принести больше пользы, чем мертвые.

Савелло посмотрел на него, а потом, словно наводя мосты, но против воли, пробурчал:

— Возможно, ты поступил правильно, Кеччо. В тот момент я не увидел политической мудрости твоего деяния.

Кеччо чуть покраснел, но потом, чувствуя на себе взгляд Бартоломео, вежливо ответил:

— Я сожалею, что наговорил лишнего. Сложность ситуации и моя вспыльчивость привели к тому, что я потерял контроль над собой.

Кеччо выглядел так, будто ему пришлось проглотить очень горькую пилюлю, но его слова произвели должный эффект, и тучи начали рассеиваться. Разгорелась активная дискуссия, касающаяся наших дальнейших действий. Прежде всего нам требовалась помощь, чтобы противостоять герцогу Лодовико. Савелло сказал, что папа не оставит их в беде. Кеччо рассчитывал на Лоренцо де Медичи, так что гонцов отправили и в Рим, и во Флоренцию. Потом решили завезти в город как можно больше продовольствия и укрепить стены, чтобы подготовиться к осаде. Что же касается крепости, мы понимали, что взять ее штурмом невозможно. А вот уморить голодом гарнизон и заставить сдаться не составляло особого труда, потому что после убийства графа ворота крепости закрылись очень уж быстро и съестных припасов там могло быть лишь на два или три дня.

Кеччо отослал из города жену и детей. Пытался убедить уехать и отца, но старый д’Орси заявил, что он лучше умрет в своем городе и дворце, чем будет метаться по стране в поисках безопасного места. В тревожные дни молодости он частенько становился изгнанником и теперь хотел только одного: оставаться в собственном доме в своем любимом Форли.