Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

— Помню, помню! — но тотчасъ же спохватилась, отставила картинку и сказала:- Бенони, вѣрно, скоро придетъ. Онъ только на мельницу пошелъ. Вы его не видали?

Молчаніе.

— Видѣлъ, — наконецъ отвѣтилъ я.

Этимъ отвѣтомъ я раскрылъ всѣ свои карты. Роза поняла все, ласково взглянула на меня, но покачала головой.

— Развѣ это такъ нехорошо? — спросилъ я.

— Да. Вы же знаете, что вамъ не слѣдовало-бы влюбляться въ меня, — отвѣтила она.

— Знаю, — сказалъ я съ сокрушеніемъ. — Прежде мнѣ и было лучше.

Роза была такъ мила и естественна, что говорила безъ обиняковъ. Ну, конечно, мнѣ не слѣдовало влюбляться въ нее. Но я влюбился. Какъ же она относилась къ этому? Особенно рѣзкаго неудовольствія я не замѣчалъ въ ней; напротивъ, извѣстную снисходительность. Снисходительность эта меня, однако. не радовала: она превращала меня въ ребенка. Но, къ моей радости, Роза выказывала и безпокойство. Значитъ, я не просто ребенокъ въ ея глазахъ, — думалъ я.

— Я даже не пригласила васъ присѣсть. Да, пожалуй, и лучше намъ постоять, — сказала она и… сѣла. Немного погодя, она сама это замѣтила, съ улыбкой встала и сказала:- Нѣтъ, подумайте только! — Затѣмъ она, видимо, сдѣлала надъ собой усиліе, указала мнѣ на стулъ и пригласила сѣсть:- Впрочемъ, почему бы намъ и не сѣсть? Пожалуйста. Я разскажу вамъ кое-что.

Мы оба сѣли.

Она была глубоко серьезна. Говорила не сгоряча, не перескакивая съ одного на другое и не путаясь, но мягко и разсудительно. Только губы у нея были такія алыя, а этотъ медленный, долгій взглядъ изъ подъ усталыхъ вѣкъ!..

— Вы слышали, что я уже была замужемъ раньше? — спросила она.

— Да.

— Да. А теперь опять замужемъ. Мой первый мужъ умеръ. Я не вашихъ лѣтъ, да и будь я даже такъ же молода, — я вѣдь замужемъ. Развѣ я показалась вамъ легкомысленной?

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Я и не легкомысленна; настолько не легкомысленна, что чувствую себя все еще какъ будто замужемъ за Николаемъ, даромъ, что онъ умеръ. Такъ, вѣрно, бываетъ всегда съ нами разведенными; мы не совсѣмъ порываемъ съ тѣмъ, съ кѣмъ разводимся; да, да, не думайте. Онъ то и дѣло встаетъ передъ нами; кто чувствуетъ это сильнѣе, кто слабѣе, но никому не отдѣлаться отъ этого. Пожалуй, и не слѣдуетъ. Что же до васъ, то это такъ нехорошо, такъ нехорошо! То есть, оно прекрасно, но это ужасная ошибка съ вашей стороны. Что вамъ нужно? Я на семь лѣтъ старше васъ и замужемъ. Я не изъ влюбчивыхъ, да и влюбись я даже, я бы скорѣе сгорѣла заживо, чѣмъ выдала себя. Вы, пожалуй, припомните мнѣ, что видѣли меня совсѣмъ разстроенной отъ любви? Ахъ, любовь эта шла не отъ сердца, а отъ желанія занять мѣсто экономки. Я, видите-ли, очутилась на мели: ни кола, ни двора; не то — вы не увидѣли бы меня такой разстроенной. Васъ не долженъ оскорблять такой цинизмъ съ моей стороны.

— Онъ тутъ совсѣмъ не при чемъ.

— Не говорите. Я готова сказать, что будь я даже вашей ровесницей и незамужемъ, я бы все-таки не обратила на васъ вниманія.

— Потому, что у меня тоже ни кола, ни двора? Но и первый вашъ мужъ былъ въ такомъ же положеніи, а сколько лѣтъ вы его ждали? — вырвалось у меня. — Вы лжете на себя, чтобы помочь мнѣ.

— Вы думаете? — сказала она и улыбнулась. Тутъ она и выказала свою истинную женскую натуру; она, какъ видно, не прочь была, чтобы я понялъ ее именно такъ: оцѣнилъ ея готовность пожертвовать собой ради любви. Все это я, однако, сообразилъ только позже, теперь же я продолжалъ:

— А то, что вы тогда такъ разстроились изъ-за Гартвигсена, вполнѣ понятно, по моему: вы попросту ревновали къ соперницѣ.

Роза слабо улыбнулась. — Пожалуй, чуточку, — согласилась она, но затѣмъ ее зло взяло на мою настойчивость, и она опять принялась возражать:- Нѣтъ, не такъ. Но это все равно. Съ какой стати мнѣ сидѣть тутъ и исповѣдываться?

— Конечно, — отвѣтилъ я смиренно. Но, все-таки, я, навѣрно, былъ правъ: она вовсе не была такъ неспособна влюбляться, какъ представлялась.

— Такъ вы думаете, я ревновала? Но я вовсе не изъ влюбчивыхъ, слышите! Я самая простая, обыкновенная женщина, какъ видите. Мужъ мой… я говорю про перваго своего мужа, даже говорилъ, что я ужасно скучная. И, пожалуй, онъ былъ правъ. Но, впрочемъ, что это за разговоры такіе! — рѣшительно перебила она себя самое. — Вы такъ некстати увлеклись своими чувствами, что я не могу не остановить ихъ.

— Вы не можете ихъ остановить, — сказалъ я.

— Нѣтъ, могу. Вы сами знаете, что будь здѣсь другія женщины, вы бы обо мнѣ и не думали. Но здѣсь почти нѣтъ другихъ, и сами вы нигдѣ не бываете, никого не видите. Я должна, впрочемъ, сказать вамъ, что со мной такой случай впервые. Тѣ, которые до васъ любили меня, не особенно волновались; ѣли и спали себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Николай былъ спокоенъ. Бенони еще того спокойнѣе. Такъ я и не знаю ужъ, какъ мнѣ быть съ вами.

— Хотите, я вамъ скажу?

— Скажите.

— Поменьше материнскаго чувства, поменьше снисходительности.

Она усмѣхнулась и отвѣтила:

— То есть, вы хотите сказать — какой мнѣ не слѣдуетъ быть. Но иначе нельзя. Иначе вамъ не придется даже бывать здѣсь.

— И лучше было бы! — сказалъ я въ своей юношеской горячности.

— Нѣтъ, послушайте, будьте же благоразумны! Вы сами знаете, что это ребячество съ вашей стороны.

— И вы хорошо знаете, что я вовсе не ребенокъ, — прервалъ я обиженно.

На это Роза отвѣтила безъ обиняковъ, глядя мнѣ прямо въ глаза:- Настоящій ребенокъ!

Я такъ и застылъ, не сводя съ нея глазъ. А я то думалъ, что она деликатна! Какъ это было глупо, грубо, по бабьи. Мнѣ вѣдь шелъ уже двадцать третій годъ.

— Можетъ быть, вы не совсѣмъ неправы, — сказалъ я, наконецъ. — Я тоже думаю, что будь здѣсь другія…

— Да, конечно! — воскликнула она, вполнѣ соглашаясь.

— Я постараюсь взять себя въ руки. Скоро подмерзнетъ, наступитъ охотничья пора, я буду больше гулять, побываю повсюду…

— Да, да. Такъ и сдѣлайте! — сказала Роза, вставая и положивъ свою руку на мою, постояла такъ съ минуту и опять сѣла. — Да, вообще, другого средства нѣтъ. Я останусь вашей кузиной, вашей взрослой, колоссальной кузиной, хэ-хэ!

Новая обида. Я былъ не такъ ужъ малъ, чтобы она была колоссальной. Я еще росъ, это правда, но этотъ злосчастный поздній ростъ мой долженъ же былъ скоро прекратиться. Я нарочно перемѣниль тонъ и сказалъ:

— А развѣ что помѣшало поѣздкѣ въ Іерусалимъ?

Молчаніе.

— Свита перессорилась?

Молчаніе.

— Вы-ли это, всегда такой робкій… который никогда ни о чемъ не спросите?.. Постойте-же, я разскажу вамъ кое-что, хотите? Я, вѣрно, кажусь вамъ сегодня такой взволнованной, и, пожалуй, вы толкуете это по своему. Но дѣло-то въ томъ, что лопарь былъ здѣсь сегодня; лопарь Гильбертъ. Онъ всегда наводитъ на меня такой страхъ. Онъ знаетъ многое.

Она говорила о лопарѣ съ ужасомъ; она уже не пыталась больше казаться спокойною, но ясно выдала всю свою тревогу. И мою обиду какъ рукой сняло.