Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

— Это хорошо, — сказалъ я, смѣясь.

Охъ, въ моей головѣ не было ни одной ясной мысли.

Я подошелъ къ барону, наклонился къ нему, какъ-будто я хотѣлъ ему что-то шепнутъ, и когда я былъ достаточно близко, я плюнулъ ему въ ухо. Онъ вскочилъ и уставился на меня, какъ идіотъ. Потомъ я видѣлъ, какъ онъ разсказалъ случившееся Эдвардѣ и какъ она опечалилась. Она подумала про свой башмакъ, который я бросилъ въ воду, о чашкахъ и стаканахъ, которые я имѣлъ несчастье разбить, и про всѣ остальные поступки, совершенные противъ хорошаго тона; все это снова ожило въ ея памяти. Мнѣ было стыдно, со мной все было кончено! Куда бы я ни оборачивался, я всюду встрѣчалъ испуганные, удивленные взгляды. И я удралъ изъ Сирилунда, ни съ кѣмъ не простившись, никого не поблагодаривъ.

Баронъ ѣдетъ; прекрасно! Я заряжу ружье, пойду въ горы и сдѣлаю громкій выстрѣлъ въ честь него и Эдаарды. Я заминирую глубокое отверстіе въ скалѣ и на куски взорву гору въ честь него и Эдварды.

И большой обломокъ скалы долженъ покатиться вдоль нея и съ силой погрузиться въ море, когда его корабль будетъ проходить мимо. Я знаю одно мѣсто, одну расщелину въ скалѣ, гдѣ уже прежде катились камни, прочистивъ себѣ путъ до самаго моря. Глубоко внизу — бухта для лодокъ.

— Два бурава! — говорю я кузнецу. И кузнецъ выковываетъ два бурава… Ева приставлена къ дѣлу и должна съ одной изъ лошадей господина Мака ѣздить взадъ и впередъ между мельницей и амбаромъ. Она должна исполнять мужскую работу — перевозить мѣшки съ зерномъ и мукой. Я встрѣчаю ее, она удивительно хороша съ ея свѣжимъ лицомъ. Боже мой, какъ нѣжно пылаетъ ея улыбка! Я встрѣчалъ ее каждый вечеръ.

— У тебя такой видъ; какъ-будто у тебя нѣтъ никакихъ заботъ, Ева, моя возлюбленная!

— Ты называешь меня своей возлюбленной! Я совершенно необразованная женщина, но я буду тебѣ вѣрна. Я буду тебѣ вѣрна даже и въ томъ случаѣ, если бы мнѣ пришлось изъ-за этого умереть. Господинъ Макъ съ каждымъ днемъ становится все строже и строже, но я не думаю объ этомъ; онъ приходитъ въ бѣшенство, но я ему ничего не отвѣчаю. Онъ схватилъ меня за руку и весь потемнѣлъ отъ злости, у меня же лишь одна забота.

— Какая же это забота?

— Господинъ Макъ угрожаетъ тебѣ. Онъ говоритъ мнѣ:- Ага, это лейтенантъ засѣлъ у тебя въ головѣ! — Я отвѣчаю:- Да, я принадлежу ему. — Тогда онъ сказалъ:- Ну, подожди, его-то я выживу. — Это онъ вчера сказалъ.

— Это ничего не значитъ, пусть его себѣ угрожаетъ… Ева, можно мнѣ посмотрѣть, что твои ноги такія же маленькія? Закрой глаза и дай мнѣ посмотрѣть!

И она падаетъ мнѣ на шею съ закрытыми глазами. Дрожь пронизываетъ ее.

Я сижу на вершинѣ горы и буравлю. Меня окружаетъ кристально-прозрачный осенній воздухъ, удары по моему бураву раздаются равномѣрно и въ тактъ. Эзопъ смотритъ на меня удивленными глазами. Чувство довольства пронизываетъ порою мою грудь; никто не знаетъ, что я здѣсь, на этой пустынной скалѣ.

Перелетныя птицы улетѣли; счастливаго пути и радостнаго возвращенія. Одни синицы, да зяблики, да кое-гдѣ горные воробьи остались жить на пустынныхъ, каменистыхъ обрывахъ и въ кустахъ: пип-пипъ… Все такъ стройно измѣнилось, карликовая береза — какъ кровь на сѣромъ камнѣ. Здѣсь колокольчикъ, тамъ кулена поднимается изъ вереска, качается и тихо напѣваетъ пѣсенку: слушай! Но надъ всѣмъ паритъ цапля съ вытянутой шеей, она направляетъ свой путь въ горы.

И наступаетъ вечеръ; я прячу свой буравъ и долото подъ камень и отдаюсь покою. Все дремлетъ, мѣсяцъ поднимается на сѣверѣ, горы бросаютъ гигантскія тѣни. Полнолуніе, оно похоже на пылающій островъ, оно похоже на круглую загадку изъ латуни, вокругъ которой я хожу и которой я дивлюсь. Эзопъ поднимается, онъ неспокоенъ:

Чего тебѣ, Эзопъ? Что касается меня, то я усталъ отъ своего горя, я хочу забыть о немъ, утишитъ его. Я приказываю тебѣ лежать спокойно, Эзопъ, я не хочу, чтобъ меня безпокоили. Ева спрашиваетъ: — думаешь ты иногда обо мнѣ? — Я отвѣчаю:- Всегда о тебѣ. — Ева опять спрашиваетъ:- А доставляетъ тебѣ радость думать обо мнѣ? — Я отвѣчаю:- Прежде всего радость, никогда ничего другого, кромѣ радости. — Тогда говоритъ Ева:- Твои волосы посѣдѣли. — И я отвѣчаю:- Да, они начинаютъ сѣдѣть. — Но Ева спрашиваетъ:- Они сѣдѣютъ оттого, что ты о чемъ-то все думаешь? — На это я ей говорю:- Можетъ быть. — Наконецъ, Ева говоритъ:- Значитъ ты не обо мнѣ одной думаешь.

Эзопъ, лежи смирно, я лучше разскажу тебѣ что-нибудь другое… Но Эзопъ стоитъ и нюхаетъ по направленію къ долинѣ, онъ визжитъ и дергаетъ меня за платье. Когда я, наконецъ, встаю и иду за нимъ, онъ бросается впередъ со всѣхъ ногъ. На небѣ, надъ лѣсомъ, поднимается зарево, я иду скорѣй; тамъ громадный костеръ представляется моимъ глазамъ. Я останавливаюсь и пристально смотрю внизъ, дѣлаю нѣсколько шаговъ и опять смотрю — моя хижина объята пламенемъ.

Пожаръ былъ дѣломъ рукъ господина Мака, я понялъ это съ перваго же мгновенья; я потерялъ звѣриныя шкуры, птичьи перья, я потерялъ чернаго орла; все сгорѣло. И что же? Я пролежалъ двѣ ночи подъ открытымъ небомъ, я не пошелъ въ Сирилундъ проситъ убѣжища. Наконецъ я нанялъ заброшенную рыбачью хижину въ гавани и забилъ щели сухимъ мхомъ. Я спалъ на подстилкѣ изъ краснаго горнаго вереска. У меня опять былъ пріютъ. Эдварда прислала посыльнаго и велѣла мнѣ передать, что она слышала о моемъ несчастіи и что она предлагаетъ мнѣ отъ имени отца комнату въ Сирилундѣ. Эдварда тронута! Эдварда великодушна! Я не далъ отвѣта. Слава Богу, у меня былъ теперь пріютъ, и мнѣ доставляло гордую радость не отвѣчать на предложеніе Эдварды. Я встрѣтилъ ее и барона на дорогѣ, они шли рука-объ-руку. Я посмотрѣлъ имъ обоимъ въ лицо и поклонился мимоходомъ. Она остановилась и спросила: — Вы не хотите у насъ жить, господинъ лейтенантъ? — У меня уже готова новая квартира, — отвѣчалъ я и тоже остановился. Она посмотрѣла на меня; ея грудь поднималась и опускалась. — У насъ не случилось бы съ вами никакого несчастія, — сказала она. Въ моемъ сердцѣ шевельнулось что-то въ родѣ благодарности. Баронъ пошелъ медленно дальше. — Вы, можетъ-быть, не хотите теперь меня совсѣмъ видѣть? — спрашиваетъ она. — Благодарю васъ, фрёкэнъ Эдварда, что вы предложили мнѣ пріютъ, когда сгорѣла моя хижина, — сказалъ я. — Это было тѣмъ болѣе благородно, что едва ли дѣлали это съ согласія вашего отца. — И я благодарилъ ее, снявъ фуражку, за ея предложеніе. — Бога ради, неужели вы совсѣмъ не хотите больше меня видѣть? — сказала она вдругъ.

— Баронъ зоветъ, — сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.

И я пошелъ въ горы къ своей минѣ. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанія. Я встрѣтилъ Еву. — Вотъ видишь! — крикнулъ я ей — господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая… — Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.