Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

Ни одна изъ дамъ не отвѣтила; онѣ переглянулись, спрашивая другъ друга глазами, что дѣлать; наконецъ, онѣ одна за другою начали смѣяться; онѣ не оказали ему ни малѣйшей пощады и смѣялись надо всѣмъ.

Нагель переводилъ глаза съ одного лица на другое, глаза его все еще искрились и онъ все еще думалъ о лодкѣ съ голубымъ парусомъ, но обѣ руки его немножко дрожали, хотя лицо оставалось спокойно. Докторъ пришелъ ему на помощь и сказалъ:

— Да, такъ это, стало быть, родъ галлюцинаціи, которая…

— Нѣтъ, извините, — возразилъ Нагель, — впрочемъ, да, почему бы нѣтъ? Вѣдь это ничего не измѣняетъ, какъ бы вы это ни называли. Я былъ такимъ образомъ, зачарованъ весь день, была ли то галлюцинація или что другое. Это началось нынче утромъ, когда я лежалъ еще въ постели. Я услыхалъ, какъ муха жужжала, это было моимъ первымъ сознательнымъ впечатлѣніемъ послѣ того, какъ я проснулся; послѣ этого я увидѣлъ, какъ солнце проникаетъ сквозь дырочку въ занавѣскѣ и въ то же мгновенье нѣжное, лучезарное настроеніе полилось въ меня. Въ душѣ моей получилось впечатлѣніе лѣта; вообразите себѣ тихое жужжаніе въ травѣ, вообразите, что это жужжаніе проникаетъ въ ваше сердце. Галлюцинація — да, пожалуй, это была и галлюцинація, я не знаю; но замѣтьте, пожалуйста: я долженъ былъ быть въ состояніи извѣстной воспріимчивости, чтобы услыхать муху какъ разъ въ подходящій моментъ, чтобы въ этотъ моментъ мнѣ понадобилось именно этотъ родъ и именно столько свѣта, ну: именно одинъ лучъ солнца, проникающій сквозь дырочку въ занавѣскѣ, и т. д. Но позднѣе, когда я всталъ и вышелъ на улицу, я прежде всего увидалъ прекрасную даму у окна, — при этомъ онъ взглянулъ на фрейлейнъ Андресенъ, которая потупилась, — потомъ я увидалъ огромное количество судовъ, потомъ маленькую дѣвочку, державшую кошку, и т. д., - все это вещи, изъ которыхъ каждая производила на меня особое впечатлѣніе. Потомъ вскорѣ я пошелъ въ лѣсъ и тамъ-то именно увидалъ я лодку и полумѣсяцъ, тамъ, лежа на спинѣ и глядя прямо въ небо.

Дамы все еще смѣялись; казалось, докторъ готовъ былъ заразиться ихъ веселостью; онъ сказалъ, усмѣхаясь:

— Итакъ, вы удили серебряной удочкой?

— Да, серебряной удочкой.

— Ха-ха-ха!

Вдругъ Дагни Килландъ покраснѣла и сказала:

— Я однакоже очень понимаю такого рода фантазіи… Я, со своей стороны, совершенно отчетливо вижу лодку и парусъ, этотъ голубой полумѣсяцъ… и подумайте только: бѣлая, серебряная удочка, которая такъ сгибается надъ водой! Мнѣ кажется, это такъ красиво!

Больше она не могла говоритъ, она запнулась и притихла, глядя въ землю. Нагель тотчасъ оправился:

— Да, не правда ли? Я и самъ говорилъ себѣ: смотри! Это сонъ, это предзнаменованіе; это должно послужить тебѣ предостереженіемъ, чтобы ты удилъ только чистой удочкой, только чистой!.. Вы спрашивали, докторъ, играю ли я? Я не играю, совершенно не играю; я путешествую со скрипичнымъ ящикомъ, но въ немъ вовсе нѣтъ скрипки. Къ сожалѣнію, ящикъ наполненъ только грязнымъ бѣльемъ. Мнѣ только думалось, что хорошо имѣть среди другихъ вещей скрипичный ящикъ; вотъ я и пріобрѣлъ его себѣ. Да слышали ли вы когда-либо о такомъ безуміи? Я не знаю, можетъ быть, вы изъ-за этого вынесете обо мнѣ самое скверное впечатлѣніе, но этому ужъ не поможешь, хотя мнѣ, право, было бы очень жаль. Впрочемъ во всемъ виновата серебряная удочка.

Удивленныя дамы перестали смѣяться; самъ докторъ, судья Рейнертъ и адьюнктъ, всѣ трое сидѣли съ разинутыми ртами. Всѣ уставились на Нагеля; докторъ, повидимому, не зналъ, что думать. Что это за одержимый такой? Нагель же преспокойно усѣлся снова и, казалось, ничего больше не имѣлъ сказать. Неловкое молчаніе, повидимому, готово было длиться безконечно, но тутъ на помощь пришла госпожа Стенерсенъ. Она была сама любезность, относилась ко всѣмъ съ какой-то материнской заботливостью и слѣдила за тѣмъ, чтобы не исчерпывались темы разговоровъ. Она умышленно наморщила лобъ и придала себѣ старообразый видъ, чтобы слова ея пріобрѣли по возможности большій вѣсъ.

— Вы пріѣхали изъ-за границы, господинъ Нагель? — спросила она.

— Да, сударыня.

— Изъ Гельсингфорса, кажется, какъ говорилъ мой мужъ?

— Да, изъ Гельсингфорса. То-есть, теперь изъ Гельсингфорса. Я — агрономъ и нѣкоторое время обучался тамъ въ школѣ.

Пауза.

— А какъ вамъ нравится городъ? — продолжала она.

— Гельсингфорсъ?

— Нѣтъ, нашъ городъ.

— Ахъ, чудный городъ, прямо обворожительное мѣсто! Я не хочу уѣзжать, право, совсѣмъ не хочу. Ха-ха-ха, да, только это не должно ужъ слишкомъ пугать васъ, я все-таки, можетъ быть, когда-нибудь и уѣду, это все зависитъ отъ обстоятельствъ… Кстати, — сказалъ онъ и снова поднялся на ноги, — если я потревожилъ васъ, прошу извинить меня. Дѣло въ томъ, что я очень былъ бы радъ посидѣть тутъ вмѣстѣ съ вами; у меня вѣдь немного людей, съ которыми мнѣ можно было бы побыть, я здѣсь всѣмъ чужой. Вы доставили бы мнѣ большое удовольствіе, если бы совершенно забыли о моемъ присутствіи и бесѣдовали бы попрежнему, какъ бесѣдовали до моего появленія.

— Такъ вы разнообразно проводите время съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхали? — сказалъ глухимъ голосомъ Рейнертъ.

Нагель отвѣчалъ на это:

— Передъ вами, господинъ судья, я долженъ извиниться особо; и я готовъ вамъ дать всякое удовлетвореніе, все, что вы только потребуете, но только не сейчасъ. Не правда ли? Не теперь?

— Нѣтъ, теперь неумѣстно, — коротко сказалъ Рейнертъ.

— Нѣтъ, не правда ли? — сказалъ также Нагель.

— Я впрочемъ сегодня въ блаженномъ состояніи, — продолжалъ онъ, и теплый лучъ радостнаго смѣха пробѣжалъ по его лицу; этотъ смѣхъ озарилъ лицо его точно свѣтомъ; на мгновенье онъ сталъ похожъ на ребенка. — Сегодня дивный вечеръ, а скоро на небѣ зажгутся и звѣзды. Высоко и глубоко на вершинахъ пылаютъ огни, а съ моря доносится пѣніе. Вы только прислушайтесь! Это ли не прелесть! Я въ этомъ не знатокъ, но развѣ это не хорошо? Это немножко напоминаетъ мнѣ одну ночь на Средиземномъ морѣ, на берегу Туниса. Тамъ было, пожалуй, съ сотню пассажировъ на пароходѣ, хоръ, возвращавшійся откуда-то въ Сардинію. Я не принадлежалъ къ ихъ компаніи, а потому не могъ пѣть; я сидѣлъ только на палубѣ и прислушивался, а хоръ пѣлъ внизу въ каютъ-компаніи. Это продолжалось почти всю ночь; никогда не забуду, какъ мистически прекрасны были эти звуки въ эту теплую ночь. Я осторожно закрылъ всѣ двери въ каютъ-компаніи, заперъ, такъ сказать, самую пѣсню накрѣпко, и вотъ звуки словно возникали изъ глубины моря, да, словно корабль стремился перейти въ вѣчность подъ звуки торжественной музыки. Представьте себѣ нѣчто въ родѣ моря, полнаго пѣнія, точно въ родѣ подземнаго хора.

Фрейлейнъ Андресенъ, на которую Нагель взглянулъ, произнеся это, сказала невольно: