Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

— Ахъ, какія чудныя приключенія вы переживаете! — сказала она, — ну, и что же дальше? Чѣмъ же все это разрѣшается въ концѣ концовъ?

— Когда вы опять садитесь къ столу и снова погружаетесь въ свои планы, вы замѣчаете, что въ кровь исцарапали себѣ руку о стѣну… но вотъ что я хотѣлъ сказать: разскажите-ка на другой день эту исторію вашимъ знакомымъ и послушайте, что они вамъ отвѣтятъ; вы спали, отвѣтятъ они. Ха-ха-ха, да, вы спали; хотя Господь Богъ и всѣ его ангелы знаютъ, что вы не спали! Это чисто семинарская мудрость и грубость — называть это сномъ, тогда какъ вы, безусловно бодрствуя, стояли у печки, курили трубку и разговаривали съ человѣкомъ. Но вотъ приходитъ врачъ. Прекраснѣйшій врачъ, представитель науки съ поджатыми губами, т.-е. съ сознаніемъ своего превосходства. Это, говоритъ онъ, только нервность. Ахъ, ты Господи, что за пародія на человѣка — подобный врачъ! Прекрасно. Онъ все же говоритъ, что это нервность. Для ума врача это — вещь такого-то и такого-то объема, столькихъ-то дюймовъ высоты и столькихъ-то ширины; нѣчто, что свободно можно взять въ руку: славная; толстая нервность. Онъ прописываетъ на клочкѣ бумажки желѣзо и хининъ и немедленно принимается лѣчить васъ. Такъ идетъ дѣло! Но вы только подумайте, что за мужицкая логика: вторгаться со своими измѣреніями и своей хиной въ ту область, въ которой до сихъ поръ еще не могли разобраться мудрѣйшія и тончайшія души! Итти въ бродъ въ высокихъ сапогахъ тамъ, гдѣ нельзя считать труда потраченнымъ даромъ, если колеблясь, осторожно переходитъ отъ одного оттѣнка къ другому!

Тутъ наступило короткое молчаніе.

— Вы скоро потеряете одну пуговицу, — сказала она.

— Я теряю пуговицу? — спросилъ онъ и осмотрѣлъ свое платье.

Она съ улыбкой указала на одну изъ пуговицъ его пиджака, которая держалась на ниточкѣ, и сказала:

— Пожалуйста, оторвите ее совсѣмъ, она дѣйствуетъ мнѣ на нервы; я все боюсь, что вы ее потеряете.

Онъ поступилъ такъ, какъ она желала: досталъ изъ кармана ножикъ и отрѣзалъ пуговицу. Когда онъ доставалъ ножикъ, у него изъ кармана выпало нѣсколько мелкихъ монетъ и медаль на жалкой, истасканной ленточкѣ; онъ проворно нагнулся и поднялъ эти вещи. Она стояла рядомъ и смотрѣла.

— Что это: медаль? — спросила она. — Нѣтъ, конечно, это медаль! Но какъ же вы съ ней обращаетесь! Посмотрите только. въ какомъ видѣ лента! Что это за медаль?

— Медаль за спасеніе погибающихъ… Да только вы не воображайте, что она появилась въ моемъ карманѣ потому, что я заслужилъ ее. Это такъ, вранье!

Она посмотрѣла на него. Лицо его было совершенно спокойно, глаза глядѣли открыто, словно онъ сказалъ несомнѣнную правду. Медаль все еще была въ ея рукахъ.

— Какъ же вы дошли до того, чтобы добыть себѣ такую вещь и носить ее съ собою, разъ вы ея не заслужили?

— Я ее купилъ! — засмѣялся онъ. — Она принадлежитъ мнѣ, она такая же собственность моя, какъ перочинный ножъ, какъ эта пуговка. Съ какой стати мнѣ ее выбрасывать?

— И вы могли купить себѣ медаль! — сказала она.

— Да, это ерунда, я этого и не отрицаю; но чего иной разъ не сдѣлаешь?! При извѣстныхъ обстоятельствахъ я цѣлый день носилъ ее на груди, я кичился ею, меня чествовали тостомъ по этому случаю. Ха-ха-ха-ха, правда, это уморительно? Не правда ли, такая комедія съ медалью стоитъ всякой другой!

— Имя выскоблено, — сказала она.

Тогда онъ вдругъ покраснѣлъ и протянулъ руку къ медали.

— Выскоблено имя? Нѣтъ, не можетъ быть, покажите-ка. Нѣтъ, просто медаль потерлась въ карманѣ, я носилъ ее въ карманѣ вмѣстѣ съ мелочью, вотъ и все.

Дагни недовѣрчиво посмотрѣла на него, но ничего не сказала. Тогда онъ вдругъ щелкнулъ пальцами и воскликнулъ:

— Нѣтъ, какъ я могъ это забыть! Имя выскоблено, вы совершенно правы; какъ я могъ это забыть?! Ха-ха-ха! Я самъ отдалъ выскоблить имя, совершенно вѣрно, вѣдь это было не мое имя, тутъ стояло имя собственника, спасителя; я тотчасъ далъ стереть его, какъ только ее пріобрѣлъ. Простите, пожалуйста, что я не сказалъ вамъ этого сразу; это не для того, чтобы солгать вамъ. Я въ ту минуту задумался совершенно о другомъ; о томъ, какъ на ваши нервы вдругъ подѣйствовала пуговица, которая готова была оторваться! А если бы она и оторвалась? Могло ли бы это явиться отвѣтомъ на то, что я говорилъ о нервности и о наукѣ?

Пауза.

— Однако вы во что бы то ни стало постоянно выставляете напоказъ свою необычайную откровенность со мною, — сказала она, не отвѣчая на его вопросъ, — и я не знаю, къ чему это. Воззрѣнія ваши въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ необыкновенны; теперь наконецъ вы хотите дать мнѣ почувствовать, что, собственно говоря, все — не болѣе, какъ вздоръ и шутка, что нѣтъ ничего благороднаго, чистаго, великаго; это, что ли, ваша идея? Все ли равно, купитъ ли человѣкъ себѣ медаль за нѣсколько кронъ, или получитъ ее за какое-нибудь дѣло, за какую-нибудь заслугу?

Онъ ничего не отвѣтилъ. Тогда она продолжала медленно и строго:

— Я васъ не понимаю; иногда, слушая васъ. я спрашиваю себя, вполнѣ ли вы въ своемъ умѣ. Простите, что я говорю это… Вы всегда наводите на меня какое-то безпокойство, какое-то волненіе, и, чѣмъ дальше, тѣмъ больше; вы переворачиваете всѣ мои понятія обо всемъ, безразлично, о чемъ бы вы ни говорили; вы перевертываете всѣ вещи вверхъ ногами. Какъ это можетъ быть? Я никогда и никого не встрѣчала. кто бы до такой степени сбивалъ меня съ толку относительно всего, въ чемъ я убѣждена, что только есть во мнѣ. Скажите мнѣ: насколько сами ни вѣрите въ то, что вы говорите? Въ чемъ состоятъ ваши задушевныя убѣжденія?

Она говорила такъ серьезно, такъ тепло, что озадачила его.

— Если бы у меня былъ Богъ, — сказалъ онъ наконецъ, — какой-нибудь Богъ, который былъ бы истинно высокъ и святъ для меня, я бы поклялся этимъ Богомъ, что я искренно думаю все то, что высказывалъ вамъ, безусловно все; и что я предпочитаю поступать такъ, даже если и смущаю васъ этимъ. Въ прошлый разъ, когда мы гуляли съ вами, вы назвали меня воплощеннымъ противорѣчіемъ всему, что думаютъ другіе люди; мы тогда говорили о гальванической цѣпочкѣ, или о чемъ? о норвежскихъ сказкахъ, что ли? Да, это правда; я согласенъ. что я — воплощенное противорѣчіе. Почему, я и самъ не понимаю. Но съ другой стороны я не въ состояніи понять, какъ всѣ другіе люди не думаютъ обо всемъ такъ же, какъ я. Такими послѣдовательными, такими прозрачными кажутся мнѣ вопросы и такъ ослѣпительно ясна для меня ихъ взаимная связь. Вотъ мои задушевныя убѣжденія, фрейлейнъ; если бы я могъ довести васъ до того, чтобы вы вѣрили мнѣ теперь и навѣки!

— Теперь и навѣки? Нѣтъ, этого я не обѣщаю.

— Вотъ поэтому мнѣ именно теперь такъ безконечно этого и хочется, — сказалъ онъ.

Они пришли въ лѣсъ, они шли такъ близко другъ къ другу, что часто соприкасались локтями, а въ воздухѣ было такъ тихо, что, хотя они говорили чуть слышно, они все-таки слышали другъ друга. Отъ времени до времени щебетала какая-нибудь птичка.