Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

Онъ принудилъ себя успокоиться, сѣлъ на стулъ, поднялъ газету и сталъ просматривать ее, какъ будто читая. Прошло не больше одной или двухъ минутъ, когда Сара открыла дверь и подала ему карточку, на которой карандашомъ было написано "Камма". Только "Камма". Онъ всталъ и вышелъ.

Дама, стояла въ коридорѣ, разговаривая съ хозяиномъ гостиницы; вуаль ея былъ опущенъ. Нагель поклонился ей.

— Добрый день, Симонсенъ! — сказала она сильно взволнованнымъ голосомъ, она сказала: Симонсенъ.

Онъ смутился, но тотчасъ же оправился и позваль Сару:

— Гдѣ бы намъ можно было поговорить одну минутку?

Она указала ему комнату возлѣ столовой. Какъ только дверь за ними закрылась, дама упала на стулъ. Она была въ сильнѣйшемъ волненіи.

Разговоръ ея былъ сбивчивъ и теменъ, она говорила полусловами, ничего не говорящими намеками на прошлое, смыслъ которыхъ былъ понятенъ только ей одной. Они встрѣчались раньше и знали другъ друга. Свиданіе длилось менѣе часа. Дама говорила больше по-датски, чѣмъ по-норвежски.

— Прости, что я назвала тебя Симонсеномъ, — сказала она, — милое, старое, ласкательное имя! Такое старое и такое милое! Каждый разъ, какъ я говорю его про себя, я тебя вижу передъ собой какъ живого.

— Когда вы пріѣхали? — спросилъ Нагель.

— Только что, только сейчасъ; я пріѣхала на пароходѣ… Да, и сейчасъ уѣзжаю дальше.

— Сейчасъ?

— Знаете, — сказала она, — вы обрадовались, что я сейчасъ уѣду; вы думаете, я этого не вижу? Нѣтъ, что мнѣ однако дѣлать съ моей грудью? Вотъ что вы мнѣ скажите! Попробуйте-ка здѣсь, нѣтъ, повыше! Что вы на это скажете? Мнѣ кажется, дѣло стало хуже; съ тѣхъ поръ замѣтно ухудшеніе, правда? Ну, да это все равно… Что, у меня безпорядочный видъ? Вы мнѣ скажите, если что-нибудь не въ порядкѣ. Волосы какъ? Я такъ выгляжу, потому что я вѣдь ѣхала цѣлыя сутки… Вы не перемѣнились, вы все такой же холодный, точно такой же холодный… У васъ, можетъ быть, найдется гребенка?

— Нѣтъ… Что именно побудило васъ пріѣхать сюда? Что именно васъ…

— То же самое спрошу я у васъ, то же самое: какъ пришло вамъ въ голову забраться въ такое мѣсто? Но неужели вы думали, что я не найду васъ?… Послушай-ка, вѣдь ты здѣсь слывешь за агронома, не такъ ли? Ха-ха-ха! Я встрѣтила двухъ-трехъ людей на набережной, и они сказали мнѣ, что ты агрономъ и что-то такое работалъ въ саду у какой-то Стенерсенъ; ты занялся тамъ кустами смородины и два дня подъ рядъ проработалъ безъ пиджака. Вотъ случай!.. У меня руки какъ ледъ: они всегда дѣлаются такими, когда я волнуюсь, а я теперь взволнована; да, у тебя немного жалости ко мнѣ, хотя я и назвала тебя Симонсеномъ, какъ въ старину, и хотя я весела и счастлива. Еще сегодня утромъ, лежа въ каютѣ, я думала: какъ-то онъ меня приметъ? Будетъ ли онъ, по крайней мѣрѣ, называть меня на "ты" и возьметъ ли меня за подбородокъ? И я была почти увѣрена, что вы это сдѣлаете, но я ошиблась. Замѣтьте: теперь я ужъ не прошу этого сдѣлать; теперь ужъ поздно… Скажите мнѣ, отчего вы безпрестанно щуритесь? Потому что вы думаете о чемъ-то совершенно другомъ, пока я говорю?

Онъ только возразилъ:

— Мнѣ сегодня, право, не по себѣ, Камма. Можете вы мнѣ сейчасъ же сказать, зачѣмъ вы меня разыскивали? Вы оказали бы этимъ мнѣ прямо благодѣяніе.

— Зачѣмъ я васъ разыскивала? — воскликнула она. — Боже, какъ вы страшно можете оскорблять людей!.. Вы, можетъ быть, боитесь, что я буду просить у васъ денегъ, что я пріѣхала для того, чтобы обирать васъ? Признайтесь въ этомъ, если вы дѣйствительно читаете такія черныя мысли въ своемъ сердцѣ… Но для чего же я разыскала васъ? Да, отгадайте-ка! Такъ вы, значитъ, совсѣмъ не знаете, какое сегодня число, какой сегодня день? Вы, можетъ быть, забыли день своего собственнаго рожденія?

И она, рыдая, упала передъ нимъ на колѣни, схватила его руки и стала прижимать ихъ къ своей груди и съ своему лицу.

Онъ тотчасъ же почувствовалъ себя сильно тронутымъ этой горячей нѣжностью, которой онъ теперь уже никакъ не ожидалъ; онъ привлекъ ее къ себѣ и усадилъ къ себѣ на колѣни.

— Я не забыла дня твоего рожденія, — сказала она, — я всегда буду его помнить. Ты не знаешь, сколько ночей я проплакала по тебѣ, сколько ночей не могла заснуть отъ волнующихъ мыслей… Любимый мой! У тебя все тѣ же красныя губы! Я, между прочимъ, о многомъ думала; я думала: все такой же ли у тебя красный ротъ?.. Какъ глаза твои бѣгаютъ и пылаютъ! Тебѣ надоѣло? А то ты остался совершенно такимъ же, но глаза твои, правда, пылаютъ, словно ты тоскуешь и хочешь какъ можно скорѣе избавиться отъ меня. Дай, я лучше сяду около тебя на стулъ, вѣдь это тебѣ, конечно, пріятнѣе, не такъ ли? Мнѣ такъ много, такъ много нужно бы говорить съ тобою, а надо торопиться, пароходъ скоро уходитъ; и вотъ ты смущаешь меня своими равнодушными взглядами. Что мнѣ сказать, чтобы ты меня внимательно выслушалъ? Въ сущности, у тебя нѣтъ и тѣни благодарности за то, что я вспомнила объ этомъ днѣ и пріѣхала… Много ли ты получилъ цвѣтовъ? Ну, да, конечно. Госпожа Стенерсенъ, конечно, подумала о тебѣ? Скажи мнѣ, какова она, эта госпожа Стенерсенъ, ради которой ты разыгрываешь агронома? Ха-ха-ха! Нѣтъ, это безподобно!.. Я бы тоже привезла тебѣ пару цвѣточковъ, если бы у меня были деньги; но какъ разъ теперь я такъ бѣдна… Господи Боже, ну, слушай же меня хоть эти двѣ жалкія минуты; согласенъ? Какъ все теперь перемѣнилось! Помнишь ли ты, да, нѣтъ, конечно, не помнишь, и безполезно напоминать тебѣ объ этомъ, — но разъ ты узналъ меня издали по перу на моей шляпѣ и побѣжалъ мнѣ навстрѣчу, какъ только узналъ. Ты прекрасно знаешь, что это такъ было? Это случилось на крѣпостномъ валу. Ты киваешь; такъ ты это помнишь? Ну, такъ видишь ли, развѣ я не права? Но вотъ я и не знаю, къ чему я упомянула объ этомъ перѣ; Господи Боже, я забыла, какъ я хотѣла обратить этотъ примѣръ противъ тебя, это былъ прекрасный аргументъ… Что такое? Отчего ты вскочилъ?

Онъ всталъ, прошелъ черезъ комнату на цыпочкахъ и неожиданнымъ толчкомъ отворилъ дверь.

— Въ столовой то и дѣло звонятъ васъ, Сара, — сказалъ онъ, высунувшись въ дверь.

Вернувшись и снова усѣвшись, онъ подозвалъ къ себѣ Камму кивкомъ головы и шепнулъ:

— Я отлично замѣтилъ, что она стоитъ тамъ и слушаетъ.

Камма выказала нетерпѣніе.

— А если бы она и слушала! — сказала она. — Нѣтъ, почему же, наконецъ вы заняты тысячью другихъ вещей? Вотъ я уже сижу здѣсь съ четверть часа, и вы не попросили меня избавиться отъ вуаля. Нѣтъ, не вздумайте теперь просить меня объ этомъ! Вы не принимаете въ соображеніе, какъ тяжело имѣть въ такую жару передъ самымъ лицомъ зимній вуаль. Ну, да это мнѣ подѣломъ; чего мнѣ нужно было здѣсь? Вѣдь я уже слышала, какъ вы просили у дѣвушки позволенія войти сюда на минуту. "Только на минуту", сказали вы. Это, конечно, значитъ, что вамъ хотѣлось покончить со мной въ два-три слова. Да, да, я не упрекаю васъ, я только безконечно опечалена этимъ. Богъ мнѣ свидѣтель!.. и отчего я никакъ не могу отрѣшиться отъ тебя? Я знаю, что ты безумецъ, что глаза у тебя совсѣмъ сумасшедшіе; да, подумай-ка, вѣдь объ этомъ говорятъ, и я охотно вѣрю этому; но бросить тебя я все-таки не могу. Докторъ Ниссенъ говоритъ, что ты не въ своемъ умѣ и, Богъ тебя знаетъ, ты, должно быть, и вправду сильно помѣшался, если могъ поселиться въ такомъ мѣстѣ, какъ это, и назваться агрономомъ. Никогда не слыхала я ничего подобнаго! И ты все еще носишь желѣзное кольцо на пальцѣ и неизмѣнно таскаешь это желтое платье, котораго не потерпѣлъ бы на своемъ тѣлѣ ни одинъ человѣкъ…