Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

— Но, Боже мой, — сказалъ онъ, — вѣдь не можетъ же быть. чтобы вы это говорили серьезно.

Пауза.

— Нѣтъ, именно серьезно! — сказала она.

— Вы думаете, я прибѣгъ бы къ такимъ средствамъ, если бы хотѣлъ возбудить вашу ревность? Заняться сорокалѣтней особой и заставлять ее смѣяться, какъ только вы появляетесь… Вы, должно быть, считаете меня очень глупымъ.

— Я совершенно не знаю, какой вы, я только знаю, что вы вкрадываетесь ко мнѣ въ довѣріе и доставляете мнѣ самые тяжелые часы моей жизни, такъ что я теперь уже сама себя не понимаю. Я не знаю, глупы ли вы, не знаю и того, не безумны ли вы, да и не даю себѣ труда изслѣдовать это; мнѣ совершенно безразлично, какой вы.

— Да, что правда, то правда, — сказалъ онъ.

— А почему бы мнѣ это могло быть не безразлично? — продолжала она, раздраженная его согласіемъ. — Что мнѣ, въ концѣ концовъ, за дѣло до васъ? Вы скверно вели себя со мною, а я вдобавокъ должна за это все-таки заниматься вами? И, несмотря на это, вы разсказываете мнѣ исторію съ разными намеками; я убѣждена, что вы не безъ цѣли разсказали мнѣ исторію Клары съ сестрой, — нѣтъ, не безъ цѣли! Но зачѣмъ вы меня преслѣдуете? Я не говорю про этотъ именно моментъ, потому что теперь я сама подошла къ вамъ: но вообще отчего вы вообще не даете мнѣ покоя? И то, что я постояла тутъ минуту и поговорила съ вами, вы, конечно, объясняете такъ, будто это для меня что-нибудь значитъ. будто я дорожу этимъ…

— Милая фрейлейнъ, я ничего не воображаю…

— Нѣтъ? Но вѣдь я же не знаю, правду ли вы говорите; нѣтъ, совсѣмъ не знаю. Я сомнѣваюсь въ васъ, я отношусь къ вамъ подозрительно, я считаю васъ почти на все способнымъ. Очень можетъ бытъ, что на этотъ разъ я не права, что въ этомъ случаѣ я васъ подозрѣваю напрасно, что одинъ единственный разъ и я со своей стороны дѣлаю вамъ больно; я такъ устала отъ всѣхъ вашихъ намековѣ и изворотовъ…

Онъ ничего не отвѣчалъ; онъ медленно водилъ по столу своимъ бокаломъ; только когда, она еще разъ повторила, что не вѣритъ ему, онъ отвѣтилъ:

— Я этого заслуживаю.

— Да, — продолжала она, — и я необычайно мало вамъ вѣрю. Мнѣ даже подозрительны ваши широкія плечи, я все думала, что и они, можетъ быть, просто поддѣлка. Я открыто признаюсь, что только-что въ передней ощупывала ваше пальто, чтобы убѣдиться, не подбиты ли чѣмъ-нибудь плечи. И хотя я оказалась и неправа, и съ плечами все обстоитъ благополучно, я все-таки подозрѣваю, я ничего не могу подѣлать съ этимъ. Вы, можетъ быть, употребляете всевозможныя средства, чтобы казаться дюйма на два выше, чѣмъ на самомъ дѣлѣ, потому что вы не особенно высоки; я почти увѣрена, что вы сдѣлали бы это, если бы только существовали подобныя средства. Ахъ, ты Господи Боже мой! Да развѣ возможно не питать къ вамъ подозрѣнія! Кто вы такой, собственно? И зачѣмъ вы явились въ нашъ городъ? Вы даже называетесь чужимъ именемъ, вы на самомъ дѣлѣ зоветесь Симонсенъ, просто-на-просто Симонсенъ! Я это узнала въ лѣстницѣ; васъ, кажется, навѣщала какая-то дама, которая знавала васъ, и она назвала васъ Симонсенъ, прежде чѣмъ вы успѣли этому помѣшать. Боже, какъ и это тоже смѣшно и плоско! Въ городѣ разсказываютъ, что вы забавляетесь тѣмъ, что даете курить сигары уличнымъ мальчишкамъ и что вы затѣваете скандалъ за скандаломъ на улицѣ. Будто вы, напримѣръ, встрѣтили на площади горничную и пристали къ ней, да еще въ присутствіи многихъ лицъ изъ общества. И, несмотря на все это, вы находите совершенно естественнымъ дѣлать мнѣ признанія и безпрестанно попадаться мнѣ на дорогѣ… Вотъ что меня несказанно мучаетъ, что вы осмѣлились…

Она умолкла. Неоднократное подергиваніе вокругъ рта обнаруживало ея волненіе; каждое слово, сказанное ею, было горячо и прочувствовано; она говорила то, что думала, и ни передъ чѣмъ не останавливалась. Прошло нѣсколько мгновеній молчанія прежде, чѣмъ онъ сказалъ:

— Да, вы правы, я причинилъ вамъ много страданій… Ясно, что если слѣдить за кѣмъ-нибудь цѣлый мѣсяцъ день за днемъ, если замѣчать каждое его слово и все, что онъ дѣлаетъ, непремѣнно найдешь что-нибудь скверное. за что можно ухватиться. Кое въ чемъ, можетъ быть, и ошибешься, но въ немногомъ; съ этимъ я вполнѣ согласенъ. Городъ невеликъ; я что-нибудь затѣваю, у каждаго ушки на макушкѣ, разъ дѣло касается меня; вѣдь это же неоспоримо. И вотъ я въ вашихъ глазахъ не таковъ, какимъ бы долженъ былъ быть.

— Господи, — сказала она коротко и рѣзко, — разумѣется, за вами потому и наблюдаютъ, что городъ малъ, это само собой понятно. Въ большомъ городѣ вы не были бы единственнымъ человѣкомъ, привлекающимъ къ себѣ вниманіе.

Этотъ холодный и въ высшей степени справедливый отвѣтъ въ первую минуту просто возбудилъ въ немъ удивленіе. Онъ готовъ былъ объяснить его желаніемъ сказать ему чуть не любезность, но раздумалъ. Она была слишкомъ раздражена, слишкомъ много имѣла противъ него, а кромѣ того уже слишкомъ обезцѣнивала его личное значеніе. Это немного оскорбило его. Чѣмъ же былъ онъ въ ея глазахъ? Совершенно обыкновеннымъ, чужимъ человѣкомъ въ маленькомъ городѣ, человѣкомъ, выдѣляющимся только въ силу того, что онъ чужой и въ маленькомъ городѣ, да еще носитъ желтое платье. Онъ сказалъ съ нѣкоторой горечью:

— А не говорятъ ли еще, что я однажды написалъ непристойные стихи на одномъ памятникѣ, на памятникѣ Мины Мескъ? Не было ли кого-нибудь, кто бы это видѣлъ? Потому что это было; да, правда, было. Правда и то, что я заходилъ въ городскую аптеку и потребовалъ себѣ лекарства отъ одной гнусной болѣзни, написавъ названіе этого лекарства на клочкѣ бумажки, и что лекарства этого я не получилъ, потому что у меня не было рецепта. А то вотъ еще что я думаю: не разсказалъ ли вамъ Минутта, что я однажды предлагалъ ему двѣсти кронъ за то, чтобы онъ призналъ себя отцомъ моего ребенка? Это тоже чистѣйшая правда, Минутта самъ можетъ это подтвердить. Ахъ, я могъ бы и еще указать много вѣрныхъ случаевъ…

— Нѣтъ, не нужно, этого ужъ достаточно, — сказала она рѣшительно. И, жестко и холодно глядя на него, она напомнила ему о посланныхъ имъ самому себѣ телеграммахъ, оповѣщающихъ о его богатствѣ, о скрипичномъ ящикѣ, съ которымъ онъ разъѣзжалъ, не имѣя скрипки и даже не умѣя играть; о многихъ вещахъ, обо всѣхъ его плутняхъ, даже о медали за спасеніе, которую онъ, по собственному признанію, также не заслужилъ честнымъ путемъ; она обо всемъ напомнила ему и не пощадила его: каждая мелочь въ эту минуту получила для нея значеніе, и она дала ему понять, что теперь она убѣдилась: всѣ тѣ дурныя черты и поступки, которые она прежде считала просто его вымысломъ, дѣйствительно являются его чертами и поступками. Да, онъ несомнѣнно — наглая и двусмысленная личность! — И вотъ, будучи такимъ-то, — сказала она, — вы тѣмъ не менѣе пытаетесь добиться меня, заставить меня совершить немыслимое, совершить безуміе. Въ васъ нѣтъ ни стыда ни совѣсти, у васъ нѣтъ сердца для другихъ, а только для себя, вы только все объясняетесь и объясняетесь…