Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава Том 1

— Ну-ну-ну, — остановил его Горбаль, — опять начались нежности. Ты невыносим. Ну какой ты мне друг? Я ведь тебя знаю еще по Одессе, — многозначительно заметил Горбаль.

— Вот именно, еще по Одессе, — подхватил Валерек. — Воспоминания юности…

— Не сентиментальничай! Славные у тебя воспоминания.

Валерек замолчал на минуту, пытаясь подавить одолевшую его икоту.

— А как же, а как же, — проговорил он наконец. — Помнишь Ганю Вольскую? Помнишь?

— Ну конечно, помню. Еще бы не запомнить такую женщину!

— А знаешь, что с ней?

— Нет, не знаю.

— Встретил я однажды Каликста. Так вот… Познакомилась она в Константинополе с одним американцем, доктором, кажется, и сразу после прошлого перемирия вышла за него замуж. Теперь живет в Америке. Недавно прислала письмо Каликсту. Муж у нее старый, черт, но очень богатый…

— Ну-ну-ну… — по своему обыкновению повторил Горбаль. — Вот так штука! А ты что, часто видишься с Каликстом?

— Один раз только, — нахмурился Валерек. — Он сейчас где-то на Северном фронте. Мы встретились в Варшаве.

— Вспоминали свои делишки, а?

Горбаль шутя задал свой вопрос, но тотчас пожалел об этом. Валерек вдруг побелел, словно покойник, тело его напряглось, а руки бессильно упали на стол. Он опять закусил губу, но уже не от икоты. Лишь спустя минуту он посмотрел на Горбаля, но взгляд его больших черных глаз стал так холоден и неподвижен, будто он смотрел из другого мира.

— Слушай, Стефан, ты с этим не шути. Я знаю, что тебе все известно, но ты мне ничего не сделаешь. И я знаю, что ты ничего не сделаешь. Да и зачем это тебе?

Горбаль пробормотал что-то невнятное.

— Знаешь, Стефан, — совершенно отрезвев, продолжал Валерек, — я этого до конца дней своих не забуду. Мне тогда было восемнадцать лет. Всего два года минуло с той поры, а мне кажется, что это произошло бог знает как давно. Ты понимаешь, что значит в восемнадцать лет убить человека?

У Горбаля мороз пробежал по коже. Он молча выпил третью рюмку водки. Только по жесту, с каким Ройский отодвинул свою рюмку, можно было догадаться, что он все же очень пьян. Но речь его была совершенно трезвой. Разве что монологи чересчур длинны.

— Ты понимаешь, Горбаль? Предательски убить, одной пулей в затылок, пока он разговаривал с Каликстом. Понимаешь? И потом везти его к морю. Понимаешь? Ехать с трупом в экипаже Каликста, в элегантном экипаже, том самом, в котором он возил на прогулки Ганю, помнишь? В том самом экипаже, помнишь?

— Ну конечно, помню, — пожал плечами Горбаль, раздражаясь, что сам вызвал неуместные откровения.

— Видишь ли, — продолжал Валерек, губы его не слушались, — сейчас я пьян… совершенно пьян и только поэтому рассказываю тебе обо всем. Потом я тебе уже никогда ничего не расскажу, понимаешь, не расскажу, даже если ты захочешь… Даже если ты сам спросишь, я от всего отрекусь. Заявлю, что неправда это.

Не скажу, не скажу, — упорно повторял он, — говорю тебе, ни за что не скажу. Сегодня последний раз об этом говорю, последний раз! Война кончается, начинается мир, но пойми, мне об этом не забыть…

Валерек неожиданно закрыл лицо руками. Горбаль заметил, что у него большие и очень красивые руки, аристократические, с длинными пальцами, белые. Трудно было представить себе кровь на этих руках. Но он хорошо знал обо всем, сам видел вытертые следы на полу и мокрую тряпку в сенях. Знал, что никто, кроме Валерека, не мог отмывать там кровь. Знал обо всем и злился на себя за то, что не сумел скрыть это от Валерека. Правда, для Ройского это не было секретом, но лучше бы было не говорить, пусть бы это осталось между ними невысказанным, может, когда-нибудь и пригодилось бы. Он мстительно сверкнул глазами, и хорошо, что собеседник не заметил этого взгляда маленьких, круглых и будто прищуренных глаз актера. Валерек все еще прятал лицо в ладонях.

— Слушай, щенок, — сказал Горбаль, — хватит истерики. На нас смотрят. Убери лапы со своей рожи.

Валерек открыл лицо и посмотрел на Горбаля. Глаза у него опять были безумные, но теперь уже как-то по-другому и лихорадочно бегали.

— Не будь я актером, я сказал бы тебе: не переигрывай. Словно ты и вчера не стрелял в евреев! А?

Валерек брезгливо оттопырил губы.

— И не в первый раз, — сказал он. — После того случая это уже не оставляет никакого следа.

— А тебе бы хотелось, чтобы тот случай повторился? — спросил Горбаль.

Валерек схватил его за плечо.

— Стефан, — прошептал он, — это было страшно. Ты понимаешь меня? Страшно. К тому же — ради денег, которых я, собственно, и в глаза не видел. Их Каликст загреб. Это было ужасно, по временами мне бы хотелось, чтобы то вернулось. Эта дрожь, когда все твое нутро словно выворачивается наизнанку. Этот холод….

Валерек судорожно затрясся.

Горбалю стало неприятно.

— Успокойся, — строго приказал он, — успокойся, старая истеричка!

Валерек криво усмехнулся.

— Мне только двадцать лет, — с горечью произнес он.

— Ну и тип из тебя получится, — презрительно бросил Горбаль.

— Уже получился.

— Ладно, не переигрывай. Станешь штатским, поступишь в университет, и все забудется.

— Нет, Стефан. Такие вещи не забываются.

В эту минуту в середине зала поднялся из-за стола какой-то ротмистр и заговорил громко, как перед строем:

— Господа! Сегодня заключено перемирие! Вернемся ли мы домой, вернемся ли к штатской жизни или останемся в армии — одна общая цель будет сиять у нас впереди: восстановление новой, свободной отчизны. Да здравствует Польша!

Все поднялись и осушили рюмки. У Валерека дрожала рука, когда он ставил свою рюмку на стол. Теперь все вокруг кричали:

— Да здравствует Польша, да здравствует польское войско!

Валерек сказал Горбалю:

— Пойдем отсюда, с меня хватит.

Они быстро протиснулись сквозь толпу и вышли на улицу. Стемнело, и туман стал каплями оседать на шинелях, на тротуарах. Начинался осенний дождь. Валерек просунул руку Горбалю под мышку, и они торопливо направились к площади. Шаги их отдавались гулким эхом в пустоте улиц — солдаты давно уже разошлись по квартирам.

У дома доктора они остановились. Валерек стал прощаться.

— Понимаешь, Стефан, — сказал он, — мне немного страшно переходить на штатскую службу. Отвык.

— Тебе и привыкнуть некогда было.

— Вот именно. А сейчас нужно идти… как это сказал ротмистр? Нужно идти строить новую Польшу. Так, что ли? Ну что же, будем строить…

Нетвердой походкой он двинулся по направлению к костелу. Но через несколько шагов стал ступать тверже; размеренно бренчали шпоры, шашка ритмично постукивала по тротуару, и звуки эти были слышны, даже когда он уже скрылся в густом осеннем тумане. А Горбаль все стоял на месте и смотрел ему вслед.