Пелам Вудхаус - Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес

Уход мисс Путнэм, случившийся в этот момент, дал ему предлог сорваться и самому Очевидно, утратив всякий интерес после того как поток французских выражений иссяк, она ушла, по своему обыкновению, молча.

Пэки, весьма довольный, счел, что и ему давно пора отправляться к гамаку, – он заставляет Джейн ждать.

– Что же, герцог, до встречи! – жизнерадостно бросил он. – У меня свидание!

– Au revoir, – попрощался Пон-Андемер, долгим взглядом проводив Пэки, умчавшегося через лужайку. Потом, развернувшись, энергично зашагал по подъездной дороге. Ему не терпелось перекинуться словом со своим другом и коллегой Супом Слаттери.

Супа он нашел, где и рассчитывал, – в коктейль-баре отеля «Дез Этранжэ». Взломщик сейфов, завершив свою скромную игру, освежался напитками Постава.

Он вскинул глаза на приближающегося Карлайла.

– А, вернулся!

– Угу.

– Ну и как успехи?

– О’кей. Я – в шато.

Почтительное восхищение загорелось в глазах у Супа. Он воздавал должное, когда того заслуживали.

– Отменная работа, Втируша! Ты и впрямь скользкий, ну тебе масло!

Обычно Карлайл любил комплименты, но теперь перебил приятеля.

– Послушай-ка, Суп. Дела-то не так хороши, как тебе кажется.

– А что такое?

– В шато ошивается какой-то пройдоха – похоже, насчет того же дельца.

– Что?!

– Точно, Суп! Наткнулся на него с ходу, не успел приехать. Говорит, он виконт де Блиссак.

– Блиссака я знаю.

– Вот и я тоже. Еще и года не прошло, как я его ободрал на пару тысчонок как-то вечерком в Лондоне. Потому-то сразу и расчухал – никакой это не Блиссак, а какой-то пройдоха. Подскочил прям, когда эта баба ткнула в него и сказала: «Знакомьтесь, виконт де Блиссак!» Я тут же раскусил обман. Этого типа я в жизни не видал. Мощный такой парняга, на боксера смахивает.

– А он? Скумекал, что к чему?

– Нет. Не сомневается, что я самый что ни на есть французский герцог. Нам надо от него избавиться.

Массивный подбородок Слаттери выдвинулся вперед.

– Да уж! И поскорее. Я не позволю, чтобы чужаки вторгались на нашу территорию.

Карлайл кивнул, вполне довольный. Хотя в плане интеллекта он и считал Супа ничтожеством, но знал: когда доходит до грубых физических действий, на него можно положиться.

– Для меня он слишком здоровый, не справиться. Так что он – на тебе. Потолкуй с ним. И лучше всего сегодня же вечерком.

– Потолкую. А как же мне, – растерялся Слаттери, – его разыскать?

– В какой комнате он спит, пока не знаю, но выведаю обязательно. Оставлю план дома под камнем, с правой стороны крыльца у парадной двери. Возьмешь бумажку, как явишься. И где-то рядом будет для тебя открытое окно. Ясно?

– Ну! – коротко бросил Суп.

– Войди к этому парню да вправь ему мозги, чтоб света белого невзвидел. Поймет тогда, что болтаться ему в шато вредно для здоровья.

Слаттери без слов вытянул массивную лапу, сжал и разжал пудовый кулак. Одобрительно улыбаясь, Карлайл тепло распрощался с ним и с легкой душой зашагал обратно в замок. Он чувствовал, что дело препоручил в надежные руки.

Энергичная умственная деятельность сказывается обычно и на поведении. В шато Карлайл шагал бодрым шагом, а так как послеполуденное солнце жарило весьма ощутимо, то очень скоро он почувствовал, что весьма разгорячился. Добравшись до подъездной дороги, он мечтал только об одном – поскорее принять прохладную ванну. Пока он тешился такими желаниями, взгляд его зацепил между деревьями серебристое посверкивание воды.

Вода притягивала его как магнит. Сойдя с дорожки, он прямиком двинулся к ней, и вскоре очутился на берегу водного пространства, известного местным жителям под названием озера, хотя на самом деле то была соленая лагуна, соединявшаяся с гаванью Сен-Рока узким каналом.

Озеро манило и соблазняло. Карлайл благопристойно покосился направо и налево. Густые кусты ширмой огораживали часть озера и даже тропинку, по которой он сюда спустился. Очевидно, ни один глаз не мог углядеть его. Со вздохом удовлетворения он сбросил пиджак и галстук и был уже готов выскользнуть из брюк, когда позади раздался суровый девичий голос, пронзивший Карлайла словно пулей.

– О-ой!

После ухода сенатора Опэла горничная по имени Мэдвей понесла свою книжку на озеро. То было ее излюбленное местечко. Тут, лежа на мягком дерне, в приятном тенечке, она снова взялась за приключения Джанис Деверо с того самого места, где остановилась вчера. Но едва она успела прочитать про убийство, начинавшее главу одиннадцатую, как шум шагов подсказал ей, что в ее убежище вторглись. Ноги прошагали мимо и остановились у кромки воды.

Раздвинув кусты, она выглянула. Увиденное зрелище исторгло у нее восклицание, только что записанное тут.

Женщина в Мэдвей была оскорблена до самого донышка души.

– О-ой! – закричала она, будто бы сама миссис Гедж. – Вы что же вообразили? Вам тут что, купальня?

Карлайл так и остался плясать на одной ноге, будто тополь, раскачивающийся под легким ветром. Озеро и деревья вокруг него все еще исполняли сложное адажио, в которое вдруг пустились. Он мучительно ловил ртом воздух.

Его напугал бы любой женский голос, раздавшийся в такой момент, но этот оказал особо разрушительный эффект: Карлайл узнал его. Да и как не узнать! Голос этот, можно сказать, звенел в его ушах с того самого дня, когда год назад обозвал его двуличным подлецом, выплюнув это ругательство вслед огромной китайской вазе, обрушившейся на его лобную кость.

То был голос его потерянной Герти.

А в следующую минуту появилась и она сама, выйдя из-за кустов.

– Герти! – заорал он.

Тот, кто имел привилегию заглянуть в душу Гордона Карлайла, может понять его чувства. Хотя при расставании эта девушка огрела его вазой, кстати, очень ценной, старая любовь не заржавела. После первого изумления в груди, которую он суетливо старался прикрыть пиджаком, вспыхнул восторг. Брюки (нечего и говорить, ведь моральный кодекс Карлайлов весьма строг) он подтянул при первом же намеке, что он тут не один.

– Герти! Наконец-то! После этих томительных месяцев!

Она смотрела на него холодно, жестко и гордо. Прежние обиды еще резали ей душу, женщины легко не забывают.

– A-а, мистер Карлайл!

Было очевидно, что ледяная отчужденность при встрече, которой следовало бы стать встречей влюбленных, ранила Гордона.

– Герти, – выговорил он, подпустив в голос трепета, с помощью которого однажды удалось вытянуть у некоего Макферсона (скупердяя, как все шотландцы) пожертвование в десять фунтов на приют для больных матерей, – разве ты не хочешь похоронить прошлое?

– Нет, не хочу.

Карлайл сглотнул, подыскивая слова, которые смягчили бы такую черствость.