Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

— Чистка, необходима чистка, — постоянно говорил он на прогулках Нисану.

Вот с этим-то Щиньским Нисан и бежал из Сибири в фабричный город Лодзь.

Уже на вокзале, едва сойдя с поезда, он учуял запах революции в городе. Она смотрела со стен домов, чувствовалась в холодном зимнем воздухе задымленных улиц. Чем дальше он углублялся в бедные переулки, тем больше появлялось на стенах и заборах революционных надписей и прокламаций. На углах дежурили удвоенные полицейские патрули. Их сопровождал солдат с ружьем.

Нисан отправился искать явку. Как опытный подпольщик, постигавший науку конспирации у революционеров в тюрьме, он тщательно проверил окрестности и только потом пошел в явочную квартиру. Цветочный горшок, который должен был стоять на подоконнике в знак того, что все в порядке и можно входить, был на месте. Нисан поднялся по ступенькам к двери.

— Как дела у дяди? — спросил он краснощекую и черноглазую молодую женщину, которую прежде никогда не видел.

— Он здоров и передает вам привет, — ответила краснощекая женщина и покраснела еще сильнее.

Это был пароль. Нисан вошел. Румяная подпольщица поцеловалась с ним.

— Наконец-то, — сказала она. — Мы уже чего только не думали. Вы голодны, товарищ?

— Прежде всего, воды, товарищ, — сказал Нисан. — Я не мылся несколько недель.

Вечером того же дня в квартире краснощекой молодой женщины была устроена веселая вечеринка в честь тноим — с водкой, лекехом, колбасой, пивом и множеством других вкусных вещей, которые принято подавать на семейных торжествах. Молодой парень сидел в субботнем костюме рядом с девушкой в праздничном платье. Это были жених и невеста. Гостей было несколько десятков человек, мужчин и женщин. Из знакомых Нисана присутствовали только Тевье и его дочь Баська. На самом деле вечеринку устроили в честь возвращения Нисана из Сибири. Но, опасаясь, как бы дворник не донес в участок на собравшихся, виновник торжества велел сделать вид, что отмечается тноим. Подпольщики даже приготовили текст брачного договора. Нисан рассказал о своем пути. Тевье рассказал о положении в городе.

— Лодзь наша, — сказал он. — Ты добирался несколько недель — отдохни, а потом тебя подключат к работе. Тебя не хватает здесь, Нисан.

— Я не нуждаюсь в отдыхе, — сказал Нисан. — Я впрягусь в работу сразу же. Слишком много лет прошло впустую.

Уже через несколько дней он вошел в состав профсоюзного комитета. Его первое выступление состоялось в синагоге.

На минху и майрев в большой синагоге собрались странные евреи, по большей части молодые и в короткой одежде, из тех, что молятся редко. Синагогальный служка, знакомый с новыми обычаями сторонников рабочего единства, решил упредить гостей, и, едва кантор произнес последние слова молитвы, стукнул по столу и объявил, что будет выступать магид [144] Проповедник. . Однако, прежде чем магид успел надеть талес и начать проповедь, дверь была уже заперта.

— Пусть никто даже не пытается выйти! — крикнул широкоплечий парень. — А говорить будет не магид, а наш представитель. Товарищ, вам слово!

Нисан поднялся на биму и окинул взглядом тесно набитую людьми синагогу. Сначала ему было трудно говорить. Он отвык от еврейского языка за годы тюрьмы и ссылки. Но он быстро справился с собой, и его речь полилась свободно. Большое число собравшихся, спокойствие людей, переставших пугаться и почувствовавших себя хозяевами собственной судьбы, наполнили его теплом и верой. Он видел, что его труд не пропал даром. Это вселило в него уверенность, и он с пылом заговорил с бимы, зажигая слушателей и себя самого.

Свечи перед бимой таяли и расплывались от раскаленной жары святого места.

Балутские переулки было не узнать. Все стены были увешаны прокламациями. Узкие тротуары кишели рабочими. На всех углах шла открытая агитация. Полицейские даже не показывались. А на биржах труда кипела и бурлила жизнь. Рабочий люд в коротких пиджаках и длинных лапсердаках, в шапках и платочках, — ткачи, прядильщицы, чулочницы, швеи, портные, гривастые сапожники — приходил, говорил со своими представителями, устраивал митинги, голосовал за проведение забастовок, вел дискуссии, раздавал литературу, собирал членские взносы и слушал речи, которые произносил какой-нибудь стихийный оратор, взобравшись на плечи товарищей.

Простые евреи, замужние женщины, девушки-служанки, бедные торговцы — все стекались сюда рассказать о своих бедах, восстановить справедливость. Шел лодзинский торгаш излить горечь сердца по поводу того, что злой квартирный хозяин выгоняет его из его полуподвальной квартирки за неуплату. Шла к ахдусникам [145] Сторонники рабочего единства (от слова «ахдус» — «единство»). В данном случае имеются в виду еврейские профсоюзы. и бедная служанка с жалобой на задержку жалованья; шли жены извозчиков искать управу на мужей-пьяниц, пропивающих заработок и оставляющих свои семьи без гроша; шли сезонные рабочие и мальчишки-ученики, страдавшие от произвола мастеров, которые били их и держали впроголодь. Даже неуживчивые супруги, которых не могли примирить раввины, приходили со своими претензиями на биржу и просили у ахдусников помощи.

На тротуарах, под снегом и дождем, посреди суеты и торговли, биржи труда жили своей жизнью, следили за работой в мастерских, агитировали, снабжали литературой, ссорились с противниками, регулировали размеры жалованья и число рабочих часов, вступались за обиженных и угнетенных, наказывали тех, кто не исполнял их установлений. Здесь избирали делегатов, которые ходили по мастерским и проверяли условия работы и оплаты. Отсюда посылали смелых и сильных к упрямым домовладельцам и недобросовестным хозяевам, чтобы защитить притесняемых квартиросъемщиков и терпящих несправедливость поденных работников. Отсюда отправляли представителей в лавки и магазины вызволять приказчиков и продавцов, которых хозяева удерживали на работе до поздней ночи. И здесь же составлялись бумаги, уведомлявшие богачей о том, что они облагаются налогом на содержание рабочих кухонь и революционных типографий.

Приказы биржи выполнялись чаще, чем приказы полиции, потому что ахдусники были строги. Их нельзя было ни подкупить, как полицейских, ни запугать адвокатами и заступниками. Они неукоснительно защищали интересы рабочих.

А королем биржи, всемогущим и бескомпромиссным, был Тевье-есть-в-мире-хозяин, человек тертый, опытный и закаленный, с острым кадыком на жилистой шее, торчавшей из бумажного воротничка. Он был повсюду, все знал, всем руководил и ничего не упускал из виду. Его помощницей, его безотказной правой рукой была дочь Баська. Повзрослевшая, красивая и здоровая, она уже давно могла бы выйти замуж, родить детей и даже завести собственную мастерскую, стать хозяйкой нескольких станков и подмастерьев. Но она не оставляла Тевье, льнула к нему, как и в детстве. Мать ругала ее, проклинала, предсказывала, что из-за своего сумасшедшего папочки она кончит жизнь в кандалах, но Баська не слушала мать и любила отца, как и он ее.