Жорис-Карл Гюисманс - В пути

— А именуя себя, святая употребляет причудливое выражение «Я бренная оболочка», — добавил приор. — Посмотрите, вот другая наставница, перед которой мы преклоняемся, — и он поднес Дюрталю два тома святой Гертруды. Это одна из наших великих инокинь, игуменья поистине бенедиктинская, в строгом смысле слова. Она тщилась разъяснять своим сестрам Святое Писание, хотела основать на мудрости благочестие своих духовных дщерей, хотела укрепить их веру литургическими яствами.

— Я знаком лишь с ее «Упражнениями», — ответил Дюрталь. — Помню, что у меня осталось от них впечатление эха, отзвуков священных книг. Судя по отрывкам, у нее, на мой взгляд, нет дара творческого изображения, и она значительно ниже святой Терезы и святой Анжель.

— Без сомнения, — подтвердил монах. — И, однако, способностью простодушной беседы с Христом и пылкой речью, преисполненной любви, она приближается к святой Анжель. Но перевоплощает все это на собственный лад, мыслит литургически. Да, это так, и в сознании ее ничтожнейшая дума облекается языком Евангелия и псалмов.

Драгоценны ее «Откровения», ее «Внушения» и «Глашатай Божественной любви». И не изысканна разве молитва ее к Пресвятой Деве, начинающаяся словами: «Спаси, о непорочная лилия Троицы лучезарной и во веки безмятежной»… Идя по ее стопам, бенедиктинки Солезма издали «Откровения» святой Мехтильды Магдебургской, ее труд об «Особой благодати» и «Сияние Божественное». Они там, на той полке…

— Полюбопытствуйте, посмотрите и на эти вехи, мудро указующие путь душе, когда, вырвавшись от самой себя, она стремится достигнуть вершин вечности, — и посвященный в свою очередь подал Дюрталю сочинение Лопеца Эчкера «Lucerna mystica» [100] Тайный светоч — лат. , фолианты Скарамелли, тома Шрама, «Христианское подвижничество» Робе и «Основы мистической теологии» отца Серафима.

— А это знакомо вам? — Посвященный держал том, озаглавленный «О молитве», анонимное произведение, на заглавном листе которого значилось: «Солезм, типография аббатства святой Цецилии» и под напечатанной датой «1886» Дюрталь разобрал надпись чернилами: «Исключительно частное издание».

— Я никогда не видал этой книги, которая не поступала, по-видимому, в продажу. Кто ее автор?

— Необычнейшая из инокинь того века, игуменья бенедиктинок Солезма. Жалею, что вы так скоро уезжаете и, к моему прискорбию, вам некогда ее прочесть.

Как документ, он полон недосягаемой мудрости, снабжен дивными цитатами из святой Гильдегарды и Кассиана. С мистической точки зрения святая Цецилия воспроизводит лишь труды своих предшественников, не сообщает ничего особо нового. И, однако, мне вспоминается отрывок, по-моему, более исключительный, носящий более личный отпечаток. Подождите…

И, перелистав несколько страниц, посвященный прочел:

— «Полагаю, что одухотворенная душа не преследуется искушением в истинном значении этого слова. Соизволением Божественным она призывается соприкоснуться с демоном, тесно столкнуться с ним наедине… Воздействие демона воспринимается оболочкой души, как опаление и духовное и чувственное… Душа ревностная в единении с Господом и доблестная стойко сносит самую язвительную муку. Но стоит душе впасть в малейшее несовершенство, хотя бы даже помыслом, как демон пробивает себе путь и все глубже жжет ее своим адским пламенем, пока она не изгонит его подвигами добродетели»…

Согласитесь, по меньшей мере, любопытно такое чуть не телесное сатанинское прикосновение к сокровеннейшим недрам человеческого существа, — добавил посвященный, закрывая книгу.

— Святая мать Цецилия — доблестный полководец души, — подтвердил приор. — Но… но… по моему, в составленном ею для сестер ее аббатства назидании есть несколько смелых утверждений, которые едва ли прочли в Риме с особым удовольствием. Но пора кончать с обозрением нашего скудного сокровища…. Здесь, — приор жестом указал на часть библиотеки, — вы найдете труды для занятий: цистерцианские четьи-минеи, патерик, сборники житий святых, руководства по священной герменевтике, каноническому праву, христианской апологетике, библейской экзогетике, полное собрание сочинений святого Фомы, — все пособия, которыми мы совсем не пользуемся. Ибо известно вам, что мы — ветвь древа бенедиктинского, обреченная на жизнь телесного труда и покаяния. Первейшее призвание наше — быть страстотерпцами Господа Бога. Один Брюно работает над книгами, да, случается иногда прибегнуть к ним мне, человеку, прямое полномочие которого здесь в пустыни — блюсти область духовного, — присовокупил монах с улыбкой.

Дюрталь рассматривал его. Любовно ощупывал отец Максим книги, впивался в них сияющим голубым взором, смеялся по-детски радостно, когда перевертывал страницы.

Как непохож этот монах, очевидно, обожающий свои фолианты, на того приора, с величественным профилем и немыми устами, который внимал моей исповеди на другой день после приезда! И перебирая в памяти всех виденных траппистов, их просветленные лица, ликующие глаза, Дюрталь подумал, что мир ошибается, когда мнит цистерцианцев печальными и мрачными. Совсем напротив — они радостнейшие из людей.

— Кстати, — сказал отец Максим, — его высокопреподобие отец игумен дал мне поручение. Он теперь выздоровел и, зная, что завтра вы намерены покинуть нас, хотел бы провести с вами несколько минут. Сегодня вечером он свободен. Вас не стеснит повидаться с ним после повечерия?

— Отнюдь нет, я буду счастлив побеседовать с Дом Ансельмом.

Они спустились. Дюрталь поблагодарил приора, скрывшегося затем в лабиринте коридоров, и посвященного, который удалился в свою келью. Бездельничая, дождался вечера и не особенно мучился, несмотря на терзавшую его думу об отъезде.

До глубины души взволновала его «Salve Regina», которую в таком исполнении мужских голосов он слышал, быть может, в последний раз. Воздвигался воздушный звуковой храм и с концом антифона рассыпался в огоньках свечей. Истинным очарованьем дышала сегодня траппистская церковь. После богослужения исполнялись четки и не по-парижски, где читают после одного «Pater», десять «Ave» и одну «Gloria» и потом сызнова, но по одиночке низали друг за другом латинские «Pater», «Ave» и «Gloria», пока не перебрали нескольких десятков.

По четкам молились на коленях; половину молитв читал приор, половину — все монахи хором. Молитва возносилась столь стремительно, что Дюрталь чуть разбирал слова; по окончании, по данному знаку, воцарилось глубокое безмолвие, и все погрузились в немую молитву, охватив головы руками.

И Дюрталь понял искусно установленные средства молитвенного возбуждения. После чисто внешних молитв, наступала молитва духовная, благоговейный порыв, усиленный, двинутый в ход самым механизмом «Pater».