Жорис-Карл Гюисманс - В пути

Двинулся дальше и задержался в ореховой аллее, протянувшейся над монастырем, опушая его стены. Спустился на передний двор, обошел службы, конюшню, сараи, даже свинарню. Надеялся встретить отца Симеона, но тот не показывался — работал, наверно, в хлеве. Безмолвны были строения, и свиньи не выходили из стойл. Лишь несколько тощих кошек молчаливо бродили, нехотя обмениваясь при встрече взглядом. Расхаживали в одиночку, разыскивая поживу, в надежде утешиться от тощей похлебки, которой изо дня в день кормили их трапписты.

Надо спешить! — И помолившись в последний раз в церкви, он вернулся в свою келью, чтобы уложиться.

Подумал за дорожными сборами, что бесполезно украшать свое жилище. До сих пор он ненавидел наготу стен и в Париже все деньги тратил на покупку книг и редкостей.

А теперь, глядя на пустые стены, сознался, что эта комната, выбеленная известью, ему милее его парижского кабинета, затянутого тканями. Только сейчас заметил, что пустынь опрокинула его вкусы, перевернула с головы до ног. «Могучая среда! — воскликнул он, с робостью оглядываясь на эту резкую перемену, и застегивая чемодан, подумал: — Однако мне еще надо потолковать с отцом Этьеном, расплатиться. Я вовсе не желаю быть в тягость этим славным людям».

Обошел коридоры и, наконец, столкнулся на дворе с отцом.

Несколько смущенный приступил к этому вопросу. Го-стинник улыбнулся при первых же его словах.

— Устав святого Бенедикта непреложен. Наш долг принимать богомольцев, как если бы то был сам Господь наш Иисус. Вы поймете, что нам не пристало обменивать на деньги наши смиренные заботы.

Дюрталь в замешательстве настаивал.

— Если вам не угодно безвозмездно разделить с нами нашу скудную трапезу, то не смею с вами спорить. Но позволю себе заметить, что уплаченные вами деньги будут по десять и двадцать су разделены между бедняками, которые часто издалека приходят к нам по утрам и стучатся в монастырские врата.

Дюрталь поклонился и вручил отцу деньги, которые держал в кармане наготове. Потом осведомился, нельзя ли повидаться перед отъездом с отцом Максимом.

— О, конечно. Отец приор не отпустит вас, не пожав вам руки. Пойду узнаю, свободен ли он. Подождите в трапезной. Монах исчез и через несколько минут появился снова в предшествии отца приора.

— Итак, — начал тот, — вы скоро опять окунетесь в базар житейской суеты!

— О, но я не рад этому, отец мой!

— Я понимаю вас. Какое счастье умолкнуть и ничего более не слышать. Но мужайтесь, мы помолимся за вас.

Дюрталь поблагодарил обоих за их благосклонное внимание.

— Но, знаете, прямо удовольствие — приютить богомольца, вроде вас, — воскликнул отец Этьен. — Вы ни на что не жалуетесь, исправны более, чем надо, встаете ранее положенного. Свели на нет мои обязанности блюстителя. Если б все были так непритязательны и покладисты!

И он рассказал, как случалось ему помещать священников, посылаемых сюда епископами для отбытия епитимий, опороченных церковников, вечно пререкавшихся о комнате, пище, сетовавших на вынужденность раннего вставанья.

— Будь хотя, по крайней мере, надежда улучшить, вернуть их в приходы исцеленными, — заметил приор. — Но нет, они уезжают туда еще мятежнее прежнего. Диавол не выпускает их!

За разговором послушник внес и поставил на стол блюда, покрытые салфетками.

— Чтобы поспеть к поезду, мы изменили час вашего обеда, — пояснил отец Этьен.

— Приятного аппетита, прощайте, и да благословит вас Господь!

И, подняв руку, приор осенил широким крестным знамением Дюрталя, который опустился на колена, пораженный неожиданным волнением в голосе монаха. Но отец Максим также мгновенно овладел собой, и Дюрталь отвесил ему прощальный поклон, когда входил Брюно.

Молчаливо протекала трапеза. Посвященный, очевидно, был огорчен отездом своего сотрапезника, и Дюрталь проникся сожалением к старцу, который так милосердно покинул свое уединение, протягивая ему руку помощи.

— Не соберетесь вы навестить меня в Париже? — заговорил он.

— Нет. Я расстался с жизнью и решил никогда в нее не возвращаться. Я мертв для мира, не хочу снова возвращаться, не хочу видеть Париж.

Но если Бог дарует мне еще несколько лет жизни, то я надеюсь встретиться с вами здесь, ибо не напрасно же перешагнули вы порог мистического отшельничества и собственным опытом постигли несомненность тех влияний, которые ниспосылает нам Господь. Промысл Божий не случаен, и он, конечно, довершит свое дело, сломает ваше Я. И послушайтесь моего совета, преодолейте самого себя, умертвив свою душу, не противьтесь Его замыслам.

— Я сознаю, что все перевернулось во мне, — отвечал Дюрталь, — и что я уже не тот, но меня страшит истинность трудов терезианской школы… Это значит, если неизбежны эти тиски, эти клещи, которые описывает святой Иоанн де ла Круа…

Его прервал стук колес, который доносился со двора. Брюно подошел к окну и спросил:

— Вещи ваши внизу?

— Да.

Они обменялись взглядом.

— Верьте, я скажу чистейшую правду…

— Нет, нет, не благодарите, — воскликнул посвященный. — Знаете, никогда еще так отчетливо не постигал я все ничтожество моего существа. Будь я иным человеком, была бы чище и моя молитва и принесла бы вам тогда иную помощь!

Открылась дверь, и отец Этьен объявил:

— Вам нельзя терять ни минуты, иначе вы опоздаете на поезд.

В торопливой суете Дюрталь успел лишь наскоро обнять друга, который проводил его во двор. Траппист дожидался, сидя в шарабане; большая черная борода оттеняла его лысый череп и щеки, испещренные розовыми жилками. Дюрталь еще раз пожал руку гостиннику и посвященному. Вышел в свою очередь и отец игумен, чтобы пожелать ему благополучного пути. А на краю двора Дюрталь заметил устремленные на него два пристальных глаза — два глаза брата Анаклета, который, слегка наклонившись, издали слал ему неподвижное прости. Красноречивый взгляд смиренного послушника выдавал привязанность истинно трогательную, сострадание святого к чужеземцу, которого он видел столь смятенным и скорбным в унылом уединении лесов.

Суровость устава налагала, конечно, печать на излияния монахов, но чутье подсказало Дюрталю, что они исчерпали для него предел дозволенного, и пронизанный острой тоской, он бросил им на ходу последний благодарственный привет.

Захлопнулись врата пустыни, врата, перед которыми он трепетал в день приезда и на которые теперь смотрел со слезами на глазах.

— Мы запоздали, надо прибавить ходу, — заметил отец казначей, — и лошадь понеслась по дороге во всю прыть.

Дюрталь узнал своего спутника, которого видал поющим на хорах за богослужением в ротонде.

В его чертах одновременно сквозили благодушие и твердость, а серые глазки пытливо улыбались за стеклами очков.