Эдит Уортон - В доме веселья

Она отпрянула, воскликнув тоном, неожиданным и для нее самой:

— Вы ошибаетесь, ошибаетесь — и сильно — и в фактах, и в выводах!

Роуздейл на миг остолбенел, озадаченный тем, что она стремительно ринулась в направлении, совершенно отличном от того, куда, как он думал, она позволила себя вести.

— Черт возьми, что это значит? Я-то думал, мы понимаем друг друга! — воскликнул он.

— Ах, теперь-то мы понимаем, — пробормотала она, и он ответил на это неожиданной вспышкой ярости:

— Я знаю, все потому, что эти письма к нему, не так ли? Но будь я проклят, если увижу, какую благодарность от него вы за это получите.

Осенние дни клонились к зиме. В который раз мир праздности курсировал между городом и пригородом, а по-прежнему безлюдная в выходные Пятая авеню с понедельника по пятницу являла взору все более широкий поток карет, устремленный к постепенно оживающим парадным подъездам.

Около двух недель назад Конное шоу вызвало кратковременное подобие возвращения к жизни, в театрах и ресторанах человеческие особи демонстрировали то же отменное качество шага и высокую племенную ценность, которые ежедневно созерцали на арене. В мире Лили и само Конное шоу, и публика, которую оно привлекало, якобы презирались избранными, но, подобно феодалу, покидающему замок, чтобы сплясать на лугу со своими вассалами, высший свет негласно и будто ненароком все же снисходил до подобных зрелищ. Миссис Гормер, среди прочих, не устояла против соблазна и воспользовалась случаем, чтобы показать и себя, и своих лошадей, поэтому Лили представилась возможность несколько раз появиться рядом с подругой в самой роскошной ложе манежа. Однако эта затянувшаяся видимость близости еще более уверила ее в том, что отношения между ней и Матти дали трещину, и постепенно проявлялась новая разборчивость, некий общественный стандарт, начавший выкристаллизовываться из хаотического мировоззрения миссис Гормер. И Лили знала, что именно она неминуемо станет первой жертвой этих новых идеалов. Как только Гормеры обосновались в городе, поток светской жизни подхватил Матти, и она все более отдалялась от Лили. Словом, Лили не удалось стать незаменимой, или, скорее всего, ее попытки были сведены к нулю влиянием более сильным, нежели она могла предложить. Этой влиятельной силой, по зрелом размышлении, была всего лишь власть денег: социальный кредит Берты Дорсет основывался на непоколебимом банковском счете.

Лили понимала, что Роуздейл не преувеличивал ни тяжести ее положения, ни значительности предложенной им поддержки: если ее материальные ресурсы сравняются с Бертиными, ее непревзойденные данные позволят ей легко одержать верх над противницей. Понимание того, что означала бы его поддержка и что Лили потеряла, ее отвергнув, пришло к ней со всей ясностью с первыми неделями зимы. До сих пор она поддерживала видимость движения в стороне от главного течения светской жизни. Но теперь, вернувшись в город, Лили сосредоточенно пыталась найти себе занятие, и невозможность просто и естественно вернуться к старым привычкам означала для нее, что она несомненно и полностью оказалась исключенной из прежней жизни. Стоит только не поучаствовать в сезонных развлечениях света, и ты оказываешься отброшенной в социальное небытие. Лили, при всех своих бесплодных мечтаниях, никогда всерьез не допускала мысли о том, чтобы вращаться вокруг иного центра: легко отринуть существующий мир, но до чего же трудно найти иной, настолько же пригодный для жизни. Ирония никогда не покидала Лили, и она посмеивалась над собой, замечая, какую преувеличенную важность приобрели для нее вдруг самые утомительные и незначительные детали ее прошлой жизни. Именно теперь, лишенная их помимо воли, Лили находила некий шарм в их обыденности и монотонности: оставлять визитные карточки, писать записки, вынужденно общаться с теми, кто слишком нуден или слишком стар, с улыбкой выносить скучные обеды — ах, с каким наслаждением теперь она заполнила бы всем этим свои бессодержательные дни! Конечно, она и сейчас оставляла множество визиток, Лили блюла себя перед лицом всего мира с неунывающим и храбрым постоянством. Она не испытывала, подобно иным жертвам всеобщей обструкции, здорового презрения к обществу. Общество не отвернулось от нее, оно просто ее не замечало, оно проплывало мимо, невнимательное и увлеченное своими делами, заставляя ее смирить гордыню и признать, что она всего лишь его порождение, всецело зависящее от его благосклонности.

Лили отвергла предложение Роуздейла с таким решительным презрением, которого и сама от себя не ожидала: оказывается, она все еще не утратила способности к внезапным вспышкам высокого негодования. Но для долгого пребывания на нравственных высотах ей не хватало дыхания, Лили была не способна последовательно развивать силу духа. Чего она действительно жаждала, так это ситуаций, в которых благородство давалось бы без усилий и не требовало бы никаких жертв. До сей поры ее прерывистые импульсы сопротивления были направлены лишь на то, чтобы поддерживать ее уважение к себе. Оступившись, она снова обретала точку опоры, только впоследствии осознав, что всякий раз восстанавливает равновесие на более низком уровне. Лили отринула предложение Роуздейла без напряженных раздумий, все ее существо воспротивилось ему. Лили пока не сознавала, что, просто слушая его, она приучала себя к сосуществованию с идеями, которые ранее были для нее неприемлемы.

Внимательному взору Герти Фариш, более заботливому, пусть и не такому проницательному, как у миссис Фишер, результаты этой борьбы были уже очевидны. Герти, конечно же, не знала, что именно Лили уже отдала в залог целесообразности, но она видела, как страстно и безнадежно Лили следовала гибельным курсом «вернуть все как было». Теперь Герти могла лишь с улыбкой вспоминать свои прежние мечты о том, что ее подруга изменится, пройдя через трудности и несчастья; теперь она ясно осознавала, что Лили не из тех, кому лишения способны показать всю ничтожность того, что они потеряли. Именно это вызывало у Герти еще большее сострадание: подруга еще сильнее нуждалась в помощи и в заботе, даже не вполне осознавая своей нужды.

Лили с тех пор, как возвратилась в город, не слишком часто взбиралась по ступенькам на верхний этаж мисс Фариш. Ее несколько раздражал вечный немой вопрос в глазах доброй Герти: Лили действительно было тяжело поведать свои невзгоды человеку, который не разделяет ее собственную систему ценностей, ее также раздражала теперь та самая скромность жизненных условий Герти, которая когда-то ее умиляла, контраст стал слишком болезненным, учитывая то, каким ограничениям Лили пришлось подвергнуть собственное существование. Когда она в конце концов решила как-то раз пополудни выполнить давным-давно данное обещание навестить свою подругу, чувство ограниченности собственных возможностей охватило ее с небывалой силой. Она шла по Пятой авеню, расстилавшейся перед ней во всем блеске нестерпимого зимнего солнца. Нескончаемая вереница изящно снаряженных экипажей давала ей возможность сквозь квадратики окон мельком различить то знакомые профили, склоненные над списком визитов, то руки, вручающие визитки и записки подбежавшим лакеям, — этот мимолетный взгляд на крутящиеся колеса гигантской светской машины заставил Лили явственнее, чем когда-либо, осознать, как узки ступеньки на лестнице Герти и как тесен жизненный тупик, в который они ведут. Унылые ступеньки — удел унылых людей; сколько их сейчас во всем мире, этих никчемных фигур, идет по таким вот лестницам вверх и вниз, как эта немолодая уже леди в черном, которая спускалась с лестничной площадки Герти навстречу Лили!