Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Привет, ребята! — восклицает Шале.

— Привет! — отзываются те.

— Как зуб? — спрашивает Туссю.

Шале улыбается, у него лицо, как из гипса: должно быть, ему пришлось натерпеться.

— Конечно, вырвали! — весело сообщает он.

Брюне злится, что у него повлажнели ладони, Шале не перестает ухмыляться, его взгляд переходит с одного на другого, он говорит немного затрудненно:

— У меня во рту все одеревенело. Насколько я понимаю, — добавляет он, — вы пришли ко мне?

— Мы просто проходили мимо, — отвечает Туссю.

— Разве вы не знали, что я у зубного?

— Мы думали, что ты уже вернулся.

— Что ж, вот я и вернулся, — говорит он. — Вы хотели у меня что-то спросить?

— Два-три мелких вопроса, — говорит Бенен. — По твоим лекциям. Но это не к спеху!

— Мы придем еще, — заверяет Туссю. — А сейчас не будем тебе мешать: тебе нужно передохнуть.

— Заходите в любое время. Вы знаете, я всегда здесь. Глупо получилось: вы пришли в единственный день, когда меня не было.

Они, улыбаясь, пятятся, прощаются и уходят. Двери закрываются, Брюне вынимает руки из карманов и вытирает их о брюки; теперь они повисли вдоль его бедер. Шале снимает шинель и садится; он дышит все легче, лицо его розовеет.

— Эти два паренька неплохие, — говорит он. — Они мне нравятся. Давно они пришли?

— Минут пять назад.

Брюне делает шаг вперед и добавляет:

— Они приходили ко мне.

— Так я и думал. Они тебе очень доверяют.

— Они мне задавали вопросы о партии, — признается Брюне.

— А что ты им ответил?

— То, что ответил бы ты сам.

Шале встает, подходит к Брюне и откидывает голову, чтобы лучше разглядеть его. Из его расплывшегося в улыбке рта несет лекарствами.

— Сегодня утром разносил еду по комнатам ты? Брюне кивает головой.

— Вот чертов Брюне! — ухмыляется Шале.

Он берет его за локти, пытается дружески его встряхнуть, но Брюне напрягается, и Шале не может сдвинуть его с места. Руки Шале размыкаются и падают вдоль тела, но сердечная улыбка так и не сходит с лица.

— Верю, что ты поступаешь так не злонамеренно. Но ты не представляешь себе, как ты мешаешь мне работать.

Брюне не отвечает. Он досконально знает, что ему сейчас скажет Шале.

— Какое влияние я могу оказать на этих парней, — спрашивает Шале, — если им необходимо твое разрешение, чтобы они мне поверили?

Броне пожимает плечами; он неуверенно возражает:

— Какая разница, раз мы друг с другом согласны?

— Дело заключается в том, — говорит Шале, — что они не верят в наше согласие. Сейчас ты им повторяешь то, что говорю я, но они нс могут забыть, что недавно ты говорил им обратное. Как я могу работать в таких условиях?

— Но что я могу еще поделать? — спрашивает Брюне. — Уже месяц я стараюсь держаться в тени.

Шале чистосердечно смеется.

— Держаться в тени? Бедный мой Брюне, такой человек, как ты, не может держаться в тени. У тебя много веса, много объема. И если ты ничего не говоришь, если ты себя никак не проявляешь, ты от этого становишься еще опасней, ты концентрируешь их сопротивление, ты как бы встаешь во главе оппозиции.

Брюне невесело смеется:

— Вот уж оппозиционер поневоле.

— Совершенно верно. Достаточно того, что ты существуешь, того, что, проходя по коридору, они знают, что ты за этой дверью. После этого ты можешь сколько угодно молчать: объективно твой голос перекрывает мой.

Брюне мягко говорит:

— Но не можешь же ты меня ликвидировать. Шале смеется, не поднимая глаз:

— Это ничего не решило бы. Скорее наоборот.

Знаменательный момент. У Брюне нет иллюзий, он заранее знает, что побежден, но есть еще Туссю, Бенен, все остальное: нужно сделать последнее усилие. Он кладет руки на плечи Шале и произносит так же мягко:

— Во всем этом есть частично и твоя вина.

Шале поднимает голову, но ничего не отвечает. Брюне продолжает:

— Твоя ошибка состоит в том, что контактируешь с ними именно ты. Ты мастер воспитания кадров, но, работая с нашими пареньками, ты не смог найти нужных доводов.

Все пропало: холодная ярость полыхнула в глазах Шале, он мне завидует — мелькнуло у Брюне. Ладони его соскользнули вдоль рук Шале, но для очистки совести он объясняет:

— Я их держал в руках. Если бы ты оставался в тени и давал бы указания, а я выполнял бы работу, они имели бы дело только с одним человеком, и, сами того не заметив, изменили бы свое поведение.

Глаза Шале гаснут, губы кривятся в улыбке. Брюне продолжает:

— И им тоже было бы не так тяжко.

Шале не отвечает, Брюне смотрит на это мертвенное лицо и без всякой надежды добавляет:

— Может, еще есть время что-то изменить…

— Времени не было никогда, — жестко отрезает Шале. — Ты олицетворяешь собой некий уклон и должен исчезнуть вместе с ним: это непререкаемый закон. Ты погорел, понимаешь. Если ты будешь молчать, если затаишься, ты, к сожалению, сохранишь свой авторитет. Но если ты заговоришь, если ты им повторишь то, что говорю им я, ты станешь для них посмешищем.

Брюне смотрит на этого человечка с неким остолбенением: один удар — и я могу его уничтожить, одно слово — и я начисто подорву его влияние; но я как в параличе, я сам подписал свой смертный приговор, и я не мешаю ему, поскольку наполовину я его сообщник. Не повышая голоса, Брюне спрашивает:

— Так что? Как я должен поступить?

Шале отвечает не сразу. Он садится, кладет руки на колени и складывает ладони. Он мечтает, редко можно увидеть мечтающего Шале. Через некоторое время он задумчиво произносит:

— Ты мог бы возобновить свою деятельность в другом месте и с другими товарищами.

Брюне молча смотрит на него. Шале как бы слушает свой внутренний голос, внезапно он оживляется:

— Почти каждый день формируются особые бригады…

— Знаю, — говорит Брюне. Он ухмыляется:

— Не рассчитывай на это, я не пойду в особую бригаду. Я хочу работать, а не плесневеть среди кучки крестьян, оболваненных попами.

Шале пожимает плечами.

— Поступай, как знаешь.

Оба — один стоя, другой сидя — молчат, размышляют о наилучшем способе устранения Брюне. В коридоре ходят взад-вперед люди, они глядят на закрытую дверь и думают: он там. Я подчиняюсь дисциплине, а Брюне неймется; я прячусь, а Брюне так и лезет на глаза.

— Если ты пошлешь меня в особую бригаду, люди решат, что это ссылка.

Шале бросает на него изумленный взгляд:

— Именно это я себе сейчас и говорю.

— А если я сбегу?

— Это худшее, что ты можешь предпринять: все подумают, что ты бежал, чтобы заниматься фракционной деятельностью в Париже.

Брюне молчит, он скребет правым каблуком пол, он опускает глаза, он страдает, он думает: я мешаю. Его ладони снова увлажняются. Я буду мешать повсюду. Здесь ли, в Париже ли — везде я буду виновником беспорядка. Он ненавидит беспорядок, недисциплинированность, индивидуальный бунт, я как соломинка в стали, как песчинка в зубчатом колесе.