Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Вот в чём дело, Джозеф.

Джозеф опустился на колени перед ямкой и увидел на стволе следы рубки.

— Кто это сделал? — сердито спросил он.

Томас мрачно усмехнулся.

— Так это Бартон окольцевал твоё дерево. Он изгоняет дьявола.

Джозеф принялся яростно вскапывать землю до тех пор, пока следы рубки не обнаружились вокруг всего ствола.

— Мы можем что-нибудь сделать, Томас? А если дёгтем замазать?

Томас покачал головой.

— Жилы перерублены. Делать нечего, — сказал он, помолчав, — кроме как всыпать Бартону хорошенько.

Джозеф снова присел на корточки. Тотчас же густая тишина, в которой чувствовалась невозможность осуждения, сгустилась над ним.

— Стало быть, вот о чём он говорил, когда сказал, что он прав?

— По-моему, да. Задать бы ему хорошую трёпку. Славное было дерево.

Джозеф говорил медленно, вытягивая каждое слово из клубящегося тумана:

— Он не был уверен в том, что прав. Нет, он не был уверен. Не в его натуре было делать так. И поэтому он будет переживать.

— Что ты с ним будешь делать?

— Ничего.

Тишина и печаль давили ему на грудь, а добавившееся чувство одиночества сделало этот круг неразрывным.

— Он сам себя накажет. Я наказывать не буду.

Его взгляд устремился на дерево, всё ещё зелёное, но мёртвое. Он долго глядел на дерево, а потом повернул голову, посмотрел на окружённую соснами поляну и подумал: «Надо поскорей съездить туда. Мне нужны будут сила и сладость этого места».

Прохлада поздней осени пришла в долину, и в течение некоторого времени менявшие окраску облака висели высоко в небе целыми днями. Элизабет чувствовала золотую печаль наступающей зимы, но приближавшиеся дожди не волновали её. Она часто выходила на крыльцо посмотреть на дуб. Все его листья теперь были бледного рыжевато-коричневого цвета, они словно ждали, когда поток дождя смоет их на землю. Джозеф больше ни разу не взглянул на дерево. Когда жизнь дерева прекратилась, никаких чувств к нему не осталось. Часто, с непокрытой головой, надев джинсы, рубашку и чёрный жилет, он бродил по поросшим хрупкой травой склонам холмов. Не раз он поднимал глаза на серые облака, вдыхал воздух, но не обнаруживал для себя ничего утешительного.

— В этих облаках нет дождя, — говорил он. — Просто туман, который идёт с океана, поднялся вверх.

В ту весну Томас поймал двух соколят и смастерил им колпачки, собираясь использовать для охоты на диких уток, которые со свистом пролетали по небу.

— Ещё не время, Джозеф, — сказал он. — Знаю, в прошлом году дожди пошли рано, но я слышал, что обычно здесь нечего ждать сильных дождей до Рождества.

Джозеф наклонился и, набрав пригоршню сухой, пепельного цвета пыли, позволил ей просыпаться между пальцев.

— Хоть бы такую струйку дождя, — пожаловался он. — Лето выпило всю воду с глубины. Ты заметил, как низко стоит вода в колодцах? Теперь высохли даже впадины в русле реки.

— По-моему, пахло мёртвыми угрями, — сказал Томас. — Посмотри! Эта кожаная шапочка надевается на голову соколу, чтобы он, до тех пор, пока я не буду готов его выпустить, ничего не видел. Так-то лучше, чем стрелять по уткам.

Сокол сильно исцарапал его тонкие перчатки, пока он закреплял колпачок на голове птицы.

Когда и наступивший ноябрь прошёл без дождя, беспокойство Джозефа стало понемногу усиливаться. Проезжая мимо ручьёв, он обнаружил, что они пересохли, а обследуя ямки, которые сам вырыл в русле реки, не находил в грунте никаких следов влаги. Холмы посерели, сбросив покров из трав, а белые кремни, улавливая свет, выглянули наружу. Когда прошла половина декабря, облака рассеялись. Солнце стало теплее, и в долину снова, словно видение, вернулось лето.

Элизабет видела, как от беспокойства исхудал Джозеф, как расширились от напряжения и стали почти белыми его глаза. Она пыталась найти дела, чтобы занять его. Ей нужен был новый шкаф, нужно было повесить новые верёвки для белья; пора было сделать высокий стул для ребёнка. Джозеф приступал к делам и заканчивал их ещё до того, как Элизабет могла придумать новые. Она послала его в город за припасами, и он вернулся на взмокшей и запыхавшейся лошади.

— Что это ты так гнал? — поинтересовалась она.

— Не знаю. Я боялся возвращаться. Что-то может случиться.

В его сознании медленно возрастал страх перед тем, что могут наступить засушливые годы. Пыльный воздух и высокие показания барометра совершенно не успокаивали его. Среди обитателей ранчо распространилась простуда. Дети чихали целыми днями напролёт. Сильный кашель начался у Элизабет, и даже Томас, который никогда не болел, на ночь ставил себе компресс от простуды, обматывая горло чёрным носком. Джозеф похудел и осунулся. Мускулы его шеи и лица выступили под тонкой коричневой кожей. Растущее беспокойство передалось его рукам, они принимались играть то с палкой, то с карманным ножом или бесконечно копались в бороде, то разглаживая, то взъерошивая её.

Он оглядывал свою землю, которая, казалось, умирала. Поблёкшие холмы и поля, пепельно-серый шалфей, голые камни пугали его. Не менялась только поляна с соснами. Как всегда, она тёмным пятном выделялась на вершине.

Элизабет была очень занята делами по дому. Чтобы поддержать свою репутацию тоскующей женщины, чей муж должен на днях вернуться, Элис пришлось уехать домой в Нуэстра-Сеньора. В этой ситуации она держалась с достоинством, а её мать получала похвалы за скромность Элис и её приличествующий случаю скорбный вид. Каждый день Элис начинала так, словно Хуанито вернётся к вечеру. Потеря помощницы прибавила Элизабет забот. Уход за ребёнком, стирка и готовка заполнили её дни. Время, предшествовавшее замужеству, вспоминалось ей смутно и в основном без всякого сожаления. Вечерами, сидя с Джозефом, она пыталась восстановить тот превосходный контакт, который был между ними до рождения малыша. Ей нравилось рассказывать ему о разных происшествиях, случившихся в ту пору, когда она была маленькой девочкой в Монтерее, хотя сами происшествия не казались ей больше реальными. В то время, как Джозеф с угрюмым видом сидел, неподвижно уставясь на огненные сполохи, появлявшиеся в маленьких окошках печи, она говорила ему:

— У меня был пёс. Звали его Камилл. И я, бывало, думала, что это — самое прелестное имя на свете. Я знала девочку, которую звали Камилла, и такое имя шло ей. У ней была кожа нежная, как камелии, и я назвала пса в её честь, [15] Имя Камилл (Камилла) и название цветка «камелия» звучат по-английски одинаково. а она очень обиделась.

Элизабет рассказывала, как Тарпи застрелил человека, незаконно поселившегося на незанятой земле, и был повешен на суку дерева, растущего на отмели, где ловили рыбу; она также рассказывала о худощавой, строгой женщине, которая была смотрительницей маяка в Пойнт-Джо. Джозефу нравилось слушать её тихий голос, обычно он не вникал в слова, а, взяв её руку, водил по ней кончиками пальцев.