Джон Голсуорси - Цветок в пустыне

Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.

Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и суета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века отпечаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испытывал в этот день неловкость, и она давала себя знать в каждом слове и жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как выказать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить человека так, чтобы он не почувствовал в словах привета намёка на ликование? Всеобщее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла и вычесала собак, потом настоятельно потребовала дать ей машину, решив встречать все дневные поезда.

Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же попала в объятия Джин.

— Хэлло, вот и ты, дорогая! — поздоровалась та. — Новая собака?

— Да, и чудесная.

— Много у тебя вещей?

— Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, — они вечно заняты с велосипедами.

— Я снесу.

— Ни в коем случае. Веди Фоша!

Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:

— Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно, да и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.

— Да, его ещё не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.

Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до поместья её невестка вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу…

Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринулся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и простора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла внимание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась снова. Динни позвала собаку и двинулась дальше. На первом из черрелских лугов сено ещё не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадёт домой, нужно будет следить за каждым словом и взглядом, без конца улыбаться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Динни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжигало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У неё не было никаких мыслей, — все растворилось в тоске об утраченном и невозвратимом. А над нею плыл сонный голос лета — гудение пчёл, одуревших от жары и мёда. Девушка скрестила руки и сдавила себе грудь, пытаясь заглушить сердечную боль. Если бы умереть здесь, сейчас, в разгар лета, под жужжание насекомых и пение жаворонков! Умереть и больше не испытывать боли! Динни долго лежала не шевелясь; наконец пёс подошёл к ней и лизнул в щёку. Пристыженная, она встала и стряхнула сено и травинки с платья и чулок.

Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как ниточка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав цветник, добралась до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит её рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.

Её мать сидела с таким лицом, которое бывало у неё, по выражению Динни, «в ожидании отца». Отец её стоял с таким лицом, которое бывало у него «в ожидании мамы». Джин выглядела так, словно из-за угла вот-вот появится её детёныш.

«И этот детёныш — я», — подумала Динни, перешагнула через порог и попросила:

— Мамочка, можно мне чаю?

Вечером, когда все уже пожелали друг другу спокойной ночи, она снова спустилась вниз и вошла в кабинет генерала. Он сидел за письменным столом, держа карандаш и, видимо, обдумывая то, что написал. Девушка подкралась к отцу и прочла через его плечо:

«Продаются лошади:

1) Жеребец — гнедой, рост пятнадцать три четверти, десять лет, здоровый, красивый, выносливый, хорошо берёт препятствия.

2) Кобыла — чалая, рост пятнадцать с четвертью, девять лет, послушная, годится под дамское седло, хорошо берёт препятствия, отличная резвость.

Обращаться к владельцу, Кондафорд, Оскфордшир».

— М-м! — промычал сэр Конуэй и вычеркнул слова «отличная резвость».

Динни нагнулась и выхватила листок.

Генерал вздрогнул и повернул голову.

— Нет! — отчеканила Динни и разорвала объявление.

— Что ты! Нельзя же так! Я столько над ним просидел.

— Нет, папа, лошадей продать невозможно. Ты же без них пропадёшь!

— Я должен их продать, Динни.

— Слышала. Мама мне сказала. Но в этом нет необходимости. Случайно мне досталась куча денег.

И девушка выложила на письменный стол отца так долго хранимые ею кредитки.

Генерал поднялся.

— Ни в коем случае! — запротестовал он. — Это очень благородно с твоей стороны, Динни, но ни в коем случае!

— Ты не имеешь права отказываться, папа. Позволь и мне сделать что-нибудь для Кондафорда. Мне их девать некуда, а тут как раз три сотни, которые, по словам мамы, тебе и нужны.

— Как некуда девать? Вздор, дорогая! Их тебе хватит на хорошее длительное путешествие.

— Не надо мне хорошего длительного путешествия! Я хочу остаться дома и помочь вам обоим.

Генерал пристально посмотрел ей в лицо.

— Мне стыдно их брать, — сознался он. — Я сам виноват, что не справился.

— Папа! Ты же никогда ничего на себя не тратишь!

— Просто не знаю, как это получается, — там мелочь, здесь мелочь, а глядишь, деньги и разошлись.

— Мы с тобой во всём разберёмся и посмотрим, без чего можно обойтись.

— Самое ужасное, что в запасе ничего нет и все расходы приходится покрывать только за счёт поступлений. Страховка стоит дорого, государственные и местные налоги растут, а доходы падают.

— Я понимаю, это ужасно. Может быть, нам стоит разводить что-нибудь на продажу?

— Чтобы начать дело, нужны деньги. Конечно, в Лондоне, Челтенхеме или за границей мы прожили бы безбедно. Вся беда — поместье и прислуга.

— Бросить Кондафорд? О нет! Кроме того, кому он нужен? Несмотря на твои усилия, мы здесь все равно отстали от века.

— Конечно, отстали.

— Мы никому не можем предложить, не краснея, это «уютное гнёздышко». Люди не обязаны платить за чужих предков.

Генерал отвёл глаза:

— Честно скажу, Динни, я устал от бесконечной ответственности. Я терпеть не могу думать о деньгах, подкручивать гайку то здесь, то там и ломать себе голову, удастся ли свести концы с концами. Но ты же сама сказала — продажа исключается. Сдать? А кто снимет? Кондафорд не превратишь в школу для мальчиков, сельский клуб или психиатрическую лечебницу. А на что ещё в наше время годится загородный дом? Твой дядя Лайонел единственный из нас, у кого есть деньги. Может быть, он купит его, чтобы проводить здесь конец недели?

— Нет, папа, нет! Будем держаться за Кондафорд. Я уверена, как-нибудь извернёмся. Давай я займусь подкручиванием гаек. А пока что ты должен взять вот это. Начало будет хорошее.