Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

Кончив свою песню, неизвестный рыцарь воскликнул: «Ах!» Казалось, что стон вырвался из самой глубины его сердца. Вскоре затем он заговорил жалобным и скорбным голосом:

— О прекраснейшая и бесчувственнейшая из всех женщин на свете! Неужели, светлейшая Касильдея Вандальская, ты позволишь плененному тобой рыцарю погибнуть в вечных странствиях и в тяжелых и суровых трудах? Разве тебе не довольно, что по моему приказу все рыцари Наварры, Леона, Тартесии, Кастилии и, наконец, Ламанчи признали тебя прекраснейшей дамой во всем мире?

— Это неправда! — вскричал Дон Кихот. — Я рыцарь из Ламанчи, и я никогда этого не признавал, да и не мог и не должен был признавать, ибо это наносит ущерб славе моей дамы. Теперь ты видишь, Санчо, что этот рыцарь бредит. Впрочем, послушаем дальше; быть может, он выскажется еще яснее.

— Конечно, выскажется, — ответил Санчо, — по всему видно, что он готов голосить хоть целый месяц подряд.

Однако произошло иначе, чем думал Санчо. Неизвестный рыцарь, услышав, что кто-то неподалеку разговаривает, прекратил свои жалобы, поднялся на ноги и сказал приветливым голосом:

— Кто там? Что вы за люди? Принадлежите ли вы к числу радующихся или скорбящих?

— Скорбящих, — ответил Дон Кихот.

— Тогда подойдите ко мне, — сказал неизвестный рыцарь, — и знайте, что вы подходите к воплощению печали и скорби.

Услышав такой дружелюбный и учтивый ответ, Дон Кихот подошел поближе, и Санчо последовал за ним. Возносивший жалобы рыцарь схватил Дон Кихота за руку и сказал:

— Присядьте сюда, сеньор рыцарь, ибо я догадываюсь, что вы принадлежите к ордену странствующих рыцарей. Это ясно из того, что я встречаю вас здесь, где вам сопутствует уединение да ясное небо. Только странствующий рыцарь может избрать своим ночным приютом это пустынное место.

На это Дон Кихот ответил:

— Вы правы, я действительно рыцарь этого ордена; в душе моей, как в собственном жилище, давно уже поселились печаль, тоска и скорбь, но, несмотря на это, в сердце моем не угасло сострадание к чужому горю. Из песни, которую вы недавно пели, я заключил, что ваши страдания порождены любовью к той жестокой красавице, к которой вы обращали ваши жалобные мольбы.

Беседуя таким образом, они мирно сидели рядом на земле, не подозревая о том, что на рассвете они примутся тузить друг друга.

— Теперь поведайте мне, сеньор рыцарь, — сказал неизвестный рыцарь Дон Кихоту, — не влюблены ли вы?

— О, да! Влюблен — себе на горе, — ответил Дон Кихот. — Впрочем, любя достойную даму, мы должны почитать наши любовные страдания благом, а не бедствием.

— Вы были бы вполне правы, — заявил неизвестный рыцарь, — если бы чрезмерное презрение наших дам не помрачало нашего рассудка и мыслей.

— Моя дама никогда меня не презирала, — возразил Дон Кихот.

— Конечно, не презирала, — подтвердил стоявший поблизости Санчо, — ибо моя госпожа кротка, как овечка, и мягка, как масло.

— Это — ваш оруженосец? — спросил неизвестный рыцарь.

— Да, — отвечал Дон Кихот.

— Я никогда еще не видел, — сказал неизвестный рыцарь, — чтобы оруженосец осмеливался говорить в то время, как говорит его господин. Вот стоит мой оруженосец: ростом он не ниже своего собственного отца, но я смело утверждаю, что он никогда в жизни не вмешивался при мне в беседу.

— Ну, а я говорю, — возразил Санчо, — и не побоюсь говорить перед этаким… ну, не буду доканчивать. Я могу и помолчать.

Тогда оруженосец неизвестного рыцаря взял Санчо за руку и сказал:

— Отойдем-ка, друг, в сторону и поговорим на свободе, о чем нам вздумается. Пусть сеньоры, наши господа, ломают копья, рассказывая друг другу о своих любовных историях. Они, наверное, проговорят до рассвета, да и то не кончат.

— В добрый час, — ответил Санчо, — а я расскажу вашей милости, кто я такой, и вы поймете, что меня нельзя равнять со всякими болтливыми оруженосцами.

Отойдя в сторону, они расположились под развесистым дубом, и между ними началась оживленная беседа.

— Нелегкую жизнь ведем мы, оруженосцы странствующих рыцарей, — сказал оруженосец неизвестного рыцаря. — Вот уже подлинно едим хлеб в поте лица своего, а ведь это — одно из проклятий, наложенных господом богом на наших праотцев.

— Вы бы также могли сказать, — ответил Санчо, — что мы едим хлеб в муках нашего тела, ибо кто больше несчастных оруженосцев странствующих рыцарей страдает от жары и стужи? Но это было бы еще полбеды, будь у нас этот хлеб всегда, — а то нередко случается, что целый день закусываем мы только одним ветерком.

— Но зато у нас есть надежда на награду! — возразил оруженосец неизвестного рыцаря. — Все это можно перенести и претерпеть, ибо если странствующему рыцарю, которому служит оруженосец, хоть немножко повезет, то слуга его смело может рассчитывать получить в награду какой-нибудь славненький остров или весьма приятное графство.

— Я уже заявлял своему господину, — ответил Санчо, — что меня вполне удовлетворит управление островом; и мой господин так благороден и щедр, что неоднократно мне его обещал.

— А я буду доволен, — сказал оруженосец рыцаря Леса (так мы будем называть нового рыцаря), — если меня за мою службу сделают каноником. Мой господин уже пообещал мне отличный приход.

— Значит, — сказал Санчо, — господин вашей милости рыцарь духовного ордена, раз он может жаловать такие награды своим добрым оруженосцам. А мой господин — лицо светское. Правда, умные люди пытались уговорить его сделаться епископом. Но, к счастью, он не согласился, а то я прямо дрожал от страха, как бы ему не приглянулось духовное звание, ибо я чувствую себя решительно неспособным исполнять духовную должность.

— Честное слово, вы заблуждаетесь, ваша милость, — возразил другой оруженосец. — Духовная должность может оказаться доходнее иного острова, ибо не все острова хороши: бывают среди них бедные и унылые. К тому же, даже самые плодородные и богатые налагают тяжелое бремя забот и тревог на того несчастного, кому они достаются в управление. Я думаю, что нам с вами, изнемогающим в должности оруженосцев, было бы куда выгоднее отказаться от этой затеи. Всего лучше не ждать от наших господ никаких островов, графств и духовных должностей, а вернуться восвояси и заняться более приятными делами — охотой, например, или рыбной ловлей; у любого оруженосца найдется пара борзых да удочки; стало быть, ему есть чем поразвлечься у себя в деревне.