Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)

Маргарита бросила равнодушный взгляд в зеркало, в котором отражалась вся ее фигура, и промолвила:

— Да, это — правда, в этом глупом маскараде много чисто ребяческого своеволия, но он тем не менее доставляет мне громадное удовольствие… если даже весь свет состроит по этому поводу презрительную гримасу! Было громадным наслаждением облечься в парадное платье «белой дамы»! Что касается предрассудков, то это тоже верно, дядя Герберт, и ты вполне прав, сделав мне выговор, хотя и в иносказательной форме! Боюсь только, что ты и теперь не достигнешь больших результатов, чем в то время, когда мои тетради и французские слова раздражали твои нервы.

— Не преувеличивай, пожалуйста! — со смехом произнесла тетя София, — поди-ка лучше сюда и посмотри, что тут случилось. — Она взяла с окна осколки большой античной вазы и положила их на большой стол, стоявший посредине комнаты. — Я берегу эти вещи, как зеницу ока, и, слава Богу, до сих пор все обходилось благополучно, а тут этот глупый Фридрих уронил вазу с подзеркальника, и у меня даже не хватило духа выругать его… У бедняги даже зубы застучали от испуга. Не помню, сколько было заплачено за эту дребедень, но, без сомнения, это были огромные деньги, кузен Готтгельф, твой дедушка, привез эту вазу из Италии.

Маргарита подошла к столу.

— Подделка, да и то плохая, — уверенно произнесла она, осмотрев осколки. — Дедушку надули. Ты можешь спокойно выбросить их, тетя!

— Это звучит так же решительно, как будто говорит сам дядя Теобальд, — произнес ландрат, усевшись на подоконник. — Теперь я понимаю, что он должен сильно ощущать отсутствие своей сотрудницы.

— Сотрудницы? — весело рассмеялась Маргарита, — ты хочешь сказать — своего услужливого гнома, который умеет без шума топить печку в библиотеке, что не удается ни одной прислуге, который время от времени сварит чашку крепкого кофе и незаметно подсунет, когда великий ученый занят работой, и который безмолвно лазит вверх и вниз по высокой лестнице в библиотеке, чтобы облегчить ему «изучение источников» аккуратной доставкой книг. — Да, это я! А если кое-когда пристанет от тех знаний, которые поглощаются там вместе с воздухом, то это неудивительно. Но систематического порядка в этом пестром хаосе здесь нет, — она указала на свой лоб, — да и кто потребует этого от девичьей головы? Не правда ли, дядя? — и она со смехом бросила осколок вазы на стол. — А откуда же ты знаешь, что дядя замечает мое отсутствие? — вдруг с живостью спросила она.

— Могу сказать тебе это. Мама получила письмо от тети Элоизы. Твое отсутствие замечено не только в рабочем кабинете дяди, но и в гостиной тети, где собираются друзья дома и с нетерпением ожидают твоего возвращения. Господин фон Биллинген-Вакевиц — вероятно, «enfant gate» [3] избалованный ребенок этого кружка?

— Почему ты так думаешь?

Щеки Маргариты покрылись яркой краской, в то время как она насупила брови. Герберт не сводил глаз с ее лица.

— Это я тоже могу сказать тебе. В длинном подробном письме тети нет и пяти строк, где не фигурировал бы этот молодой человек.

— Это протеже тети Элизы; один из немногих дворян, бывающих в доме дяди, «этого старого поборника свободы», — пояснила Маргарита, обращаясь к тете Софии.

— Тетя Элиза пишет о нем совсем иначе, — насмешливо произнес ландрат, прислонившись к оконному переплету.

— Это похоже на сплетню. Да неужели тетя Элиза, такая умная женщина, занимается подобными вещами? — проговорила Маргарита, пожимая плечами.

— Опыт учит нас, что все женщины, будь то умные или ограниченные, имеют одну и ту же слабость: устраивать браки.

— Пожалуйста! У меня ее вовсе нет! — энергично запротестовала тетя София, — я никогда не занималась подобными вещами!

— Не хвалитесь заранее. Именно теперь вы можете впасть в искушение! — саркастически произнес он. — Господин фон Биллинген — очень красивый мужчина.

— Да, он очень высокого роста, а лицо у него белое, румяное, как яблочко, — вставила Маргарита.

— Прежде всего он носит очень почтенную, древнюю фамилию, — продолжал ландрат, не поднимая глаз, казалось, всецело поглощенный рассматриванием своих ногтей.

— О, да, очень древнюю, — подтвердила Маргарита, — геральдики до сих пор спорят о том, представляет ли странная фигура на его гербе изображение топора пещерного человека или обломок ткацкого станка позднейшей эпохи, свайных построек.

— Тьфу ты пропасть, какая родословная! Пред ней наши самые толстые дубы должны попрятаться, — с лукавым видом заметила тетя София. — Ты собираешься забраться так высоко?

— Господи, почему бы и нет? — с веселым задором сказала девушка, — разве «стремление ввысь» не является знамением нашего времени; а я — женщина, мозг которой весит на восемь лотов менее, чем у сильной половины рода человеческого, разве я не могу иметь особое мнение и идти своей дорогой? Я смело бегу за модой и не знаю, почему бы и мне не доставить себе удовольствие стать чем-нибудь более значительным и отряхнуть с ног прах своего происхождения!

— Ну, если бы только это слышали эти господа! — погрозила тетя София, указывая на несколько портретов гордых и серьезных торговцев льном в напудренных париках.

— Кто знает, что стало бы в наше время с их купеческими взглядами! «Мы — дети нашего времени, а не спартанцы», — слышала я на днях, и весьма возможно, что старые Лампрехты, неутомимо работавшие в складе и конторе, теперь посчитали бы за счастье поправлять дела разорившихся «древних почтенных дворянских орлов» придаными своих дочерей. Как говорят, это в наше время и называется «купеческой гордостью».

— «Как говорят», — повторил ландрат, кивая головой, — конечно эти злостные речи у тебя от других.

— Само собой разумеется, — со смехом подтвердила она, — я поступаю точно так же, как другие молодые девушки, дядя: я повторяю чужие слова.

— Шт… — произнесла тетя София, указывая пальцем по направлению сеней, — иди скорее и сними это платье, Маргарита! Кто-то идет… по походке это, кажется, Рейнгольд, а он не понимает шуток и сейчас же становится резким!

Маргарита помчалась к двери; она тщательно избегала столкновений с раздражительным братом, но было слишком поздно: Рейнгольд в сопровождении бабушки уже был в сенях.

Вошедшие с ужасом отшатнулись от вышедшей из рамы «прекрасной Доры», которая снова вернулась к столу и стояла, опустив голову, как бы беспрекословно ожидая, что на нее посыплется град грубостей.

— Опять глупая шутка, Грета! Этак можно умереть от испуга! — опомнившись, произнес Лампрехт младший.

— Да, Гольдик, это была безграничная глупость, — кротко улыбаясь, согласилась Маргарита, поспешно закрывая дверь за дверью, так как Рейнгольд не выносил сквозняка.