Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Справедливость — это бездушная добродетель, — сказал скальд, — и если победит она одна, то не останется почти ничего, ради чего стоило бы жить на свете. Человек живет прежде всего своим несовершенством и благодаря ему.

— Человек живет своим совершенством и благодаря ему, — сказал Эрдн Ульвар.

— Не станешь же ты отрицать, Эрдн, что человек от природы беден, — сказал скальд.

— Человек от природы богат, — сказал его гость.

— Взгляни на ребенка, что лежит между нами…

Эрдн Ульвар не взглянул на ребенка, но быстро сказал:

— Нет ничего более естественного и понятного, чем смерть. Человек должен встречать смерть так же радостно, как и все другое, что приходит в свое время. Нормальный человек даже не боится смерти. Христианские циники, которые утверждают, что человек грешен, используют смерть, чтобы с ее помощью пугать адом; это пропаганда человеконенавистничества. Только что ты сказал, что человек — прах, но ведь это всего лишь христианский предрассудок, искаженный, порочный образ мышления. Человек — это существо, которое возвышается над землей. Обычай погребать людей в землю произошел вовсе не потому, что человек будто бы сотворен из праха, а потому, что человеком гнушаются и сравнивают его с самым низшим, что только есть на свете. С физической точки зрения человек прежде всего состоит из воды, хотя в нем двадцать процентов других веществ, в известном смысле человек — это вода, несмотря на то, что свои жизненные силы он черпает в основном из воздуха. Но главное не это, главное, что человек — это огонь. Человек — это существо, которое вырвало огонь из рук богов, и тем, чем он стал, он стал только благодаря огню.

В щелях и стрехах шепчет ночной ветер, как бы издалека доносится похрапывание невесты, девочка по-прежнему лежит в глубоком забытьи, скальд склоняется над ее ложем, и его длинные золотисто-рыжие волосы падают ему на лоб и на щеки. И когда он смотрит усталыми глазами на своего друга, сидящего по другую сторону кроватки, ему кажется, что друг говорит с ним из какой-то бесконечной дали, расстояние между ними сказочно, невероятно и неизмеримо, и все-таки они оба — непременное дополнение друг друга, два полюса. Скальд говорит:

— Сегодня ночью, когда я слушаю наши голоса в этой необычайной ночной тишине, отмеченной близостью смерти, хотя ветер так невинно стучит в крышу и в дверь, мне кажется, что мы с тобой два бога, сидящие на небесных облаках, а между нами — умирающее человечество.

Тут скальд заметил, что девочка открыла глаза и смотрит на него. Она очнулась. Жизнь и здоровье снова заиграли на ее лице, губы зашевелились, он понял, что она хочет что-то сказать ему. Он низко наклонился к ней и поцеловал ее в лоб.

— Папа, — сказала она неожиданно звонким и чистым голосом, который, словно луч солнца, блеснул в комнате, пробуждая все к жизни, осветив сумерки после долгого шепота друзей, глухого бормотания ветра. — Папа и Магга пойдут на берег…

— Радость моя, скоро в окно заглянет весеннее солнышко, — сказал ее отец. — Тогда мы встанем с тобой пораньше и пойдем на берег собирать ракушки, большие и маленькие, плоские и витые, розовые и перламутровые.

Она радостно улыбнулась отцу и больше ничего не сказала, теперь все было прекрасно и замечательно. Она была бесконечно богата и счастлива, у нее был он, и она знала, что он тут, рядом с ней, ласковый и чудесный, чувствовала на лбу его мягкую добрую руку, видела над собой его любящие глаза и радовалась предстоящей веселой прогулке солнечным утром вместе с ним. Веки ее снова опустились, но улыбка не сошла с губ. Воцарилась долгая тишина. Эрдн Ульвар сидел неподвижно по другую сторону кровати и с каменным лицом глядел вдаль, словно все это его совершенно не касалось или, наоборот, касалось так близко, что он не мог смотреть на это. Вскоре едва заметная дрожь снова пробежала по телу девочки, и больше ничего. Скальд снял руку с ее лба. Глаза ее были прикрыты лишь наполовину, на губах еще играла улыбка. Некоторое время скальд смотрел на нее, на ее улыбку и прошептал самому себе, кивнув головой, точно в подтверждение своих слов:

— Пусть войдет. Я всегда знал, что она добрый друг. Потом он закрыл девочке глаза своими тонкими пальцами скальда.

Когда у скальда Оулавюра Каурасона рождался ребенок, он первым делом бежал к соседям занять безмен, чтобы взвесить новорожденного. Когда у него умирал ребенок, он шел занять несколько крон, чтобы купить гроб. Утром друзья расстались у дверей дома, один пошел призывать бедняков бороться за справедливость, чтобы детям будущего жилось хорошо, другой отправился искать добросердечных людей, которые помогли бы ему похоронить ребенка. Но не легко было найти добрую душу, которая выразила бы готовность похоронить его дочь. Одни угощали его горячей бурдой из цикория, другие — баранками, но никто не хотел материально поддержать его предприятие. Зато его утешали, что грядет новый золотой век, ибо на днях начинают строить базу. Какое значение может иметь то, что люди будут гнуть спину за пятьдесят эйриров в час, если при этом они смогут сохранить свою национальность? Другие были настроены пессимистически и говорили, что ореол директора Пьетура Паульссона не стоит пятидесяти эйриров. Но все сходились в одном — каждая сторона мечтала создать крепкий союз, и все они усиленно старались перетянуть скальда на свою сторону, забывая при этом, что ему надо похоронить ребенка. Послушав некоторое время их рассуждения, скальд сказал, что если б у него спросили, какое у него заветное желание, он ответил бы, что хочет стать горным духом, — и распрощался.

Пастор считал, что при нынешних обстоятельствах похоронить ребенка скальда будет довольно трудно, а чтобы он сам одолжил скальду денег на гроб, это уже и вовсе исключено, нужно потерять всякий стыд, чтобы обращаться к бедному слуге Господа Бога еще и с такими просьбами. Времена нынче тяжелые, как в эпоху Стурлунгов, на носу у пастора скопилось много пылинок, на рукавах осела пыль. И у него тоже случилось несчастье, большой кусок домотканой материи, который он положил осенью на дно силосной ямы, чтобы материя разгладилась, пропал бесследно.

— Люди забыли о Христе, — сказал пастор.

Но так как скальд продолжал настаивать, пастор прямо заявил скальду, что совесть не позволяет ему выполнять пасторские обязанности, если у него нет твердой уверенности, что ему за это заплатят, пасторам тоже надо жить, так же как и скальдам; и он не обязан давать деньги на гроб или хоронить кого-нибудь, если не получит вперед положенного вознаграждения. Скальд поднял на пастора глубокие серьезные глаза и спросил:

— А что сделал бы на вашем месте Иисус Христос, пастор Брандур?