Халлдор Лакснесс - Свет мира

Все же было ясно, что Пьетур не считал целесообразным подстрекать Истинных Исландцев к нападению; после того как люди несколько часов простояли на берегу, глядя друг на друга и обмениваясь презрительными выкриками, директор отозвал своих людей в помещение школы, чтобы поднять их национальный дух с помощью пения псалмов. Вскоре обнаружилось, что Пьетур не слишком полагается на боеспособность Истинных Исландцев, ибо он посадил пастора и своего управляющего на резвых скакунов и послал их в соседние округи собирать войско. Все крестьяне, жаждущие ратных подвигов, призывались в Свидинсвик, чтобы защитить интересы нации от крайних требований иностранцев. Независимость Исландии находилась под угрозой, в поселке хозяйничали русские, датчане и ирландские рабы и притесняли тех, кто жаждал сохранить свою национальность и работать за пятьдесят эйриров в час. Рассудительные пожилые крестьяне, ухмыляясь в бороды, отвечали, что, насколько им известно, ни Эгиль Скаллагримссон, ни Гуннар из Хлидаренди, которым не пришлось бы краснеть из-за своей национальности перед Пьетуром Три Лошади или тем же Юлиусом Юлиуссоном, никогда не вступали в рукопашную из-за пятидесяти эйриров в час, и наотрез отказались принять участие в боевом походе, обещавшем столь мизерную награду. Но выискалось несколько молодых парней, взгляды которых не совпадали со взглядами стариков, к тому же они гораздо хуже, чем их отцы, знали родовые саги, эти парни сочли, что несравненно почетнее принять участие в битве в Свидинсвике, чем вычищать под коровьими задами в отдаленных долинах.

Похоронить ребенка нейтрального скальда при этих обстоятельствах оказалось не так-то просто. Когда Оулавюр Каурасон снова пришел к пастору, на этот раз имея в кармане деньги на погребение, сей герой в пасторском обличье находился в соседней округе по военным делам, а когда скальд решил попросить старосту сколотить гроб за наличные деньги, тот как раз в это время руководил военными действиями на берегу. Все были готовы стрелять друг в друга, только стрелять, и никто не проявил ни малейшего желания хоронить детей, которых уже расстреляли.

И вот снова поздним вечером скальд возвращается домой, весь день он напрасно обращался то к одному, то к другому, но вопреки всему он был счастлив и благодарен Богу за то, что, имея на руках умершего ребенка и заботы, глубже понял бренность всего земного, тогда как все остальные были настолько сильно привязаны к ценностям этой жалкой жизни, что, обезумев, рвались стрелять. Размышления скальда были прерваны необычным зрелищем: вокруг его лачуги толпились люди, вооруженные палками и чем попало, кто-то стоял в дверях, кто-то уже проник внутрь. Вначале скальд испугался. Он не входил ни в один из воюющих лагерей, но, хотя он и был знаком с большинством из этих людей, в нынешние смутные времена никто не мог бы сказать, кто из них друг, а кто враг; может, они подстерегают скальда в его собственном доме и готовы убить его только за то, что он любит мир, — такое ведь уже случалось. Ясно было одно: война в первую очередь обрушилась именно на его дом, дом мирного человека. Скальд остановился и в апрельских сумерках тревожно смотрел на свою лачугу. Тогда мужчины закричали:

— Иди сюда, скальд. Не бойся! Мы сражаемся за тебя. Мы сражаемся за поэзию всего мира!

Скальд был благодарен за это гостеприимное приглашение и подошел поближе. Тут дверь дома распахнулась и на порог вышел Эрдн Ульвар, его друг, он повторил приглашение и радушно приветствовал скальда в его собственном доме. Люди сидели повсюду, кто на чем, они перевернули все, что только обладало дном, и превратили это в стулья, некоторые сидели прямо на полу. Скальд прежде всего посмотрел, не тронуто ли что в каморке, но там все было в порядке: крохотное тельце, завернутое в саван, лежало на грубо сколоченных носилках. Но когда невеста, стоявшая за плитой с распухшим от слез лицом, увидела, что пришел Оулавюр, она выпрямилась и закричала:

— Они нарушают мир живых и мертвых, они позорят мой дом, оскверняют моего покойника, о Иисусе небесный, пошли на них огонь и дьяволов, на этих разбойников!

Кое-кто усмехнулся, но большинство не обратили на нее никакого внимания.

Они объяснили скальду, что случилось: Эрдна Ульвара хотели схватить и отправить в Адальфьорд за нарушение закона о борьбе с туберкулезом. Он без разрешения покинул туберкулезный санаторий. Телеграмма из отдела здравоохранения подтверждала, что этот человек — распространитель заразы, свидинсвикский доктор обратился к окружному судье и потребовал, чтобы Эрдн Ульвар был удален, пока он не перезаразил жителей этого здорового поселка. Все безродные тут же решили охранять Эрдна Ульвара. Можно ли им остаться здесь на эту ночь?

— Этот дом твой, Эрдн, — сказал скальд.

При этих словах невеста издала жалобный крик и начала громко молиться, подбирая слова еще старательнее, чем раньше. Одни в немом удивлении смотрели на это беснующееся христово отродье, другие отворачивались, ибо им было стыдно за нее. Те, у кого был табак в любом виде, вытащили его и начали угощать соседей, не забывая при этом и себя, потом появились карты, и добродушное сквернословие гостей заглушило благочестивые упражнения хозяйки. Один принес керосину, другой — воды, третий — кофе, откуда-то появился сахар. Скальд помог обнести присутствующих кофе. Наконец невеста перестала причитать и, измученная, уселась за плитой со своим вязаньем.

Поздно вечером, когда большая часть охраны разошлась по домам в полной уверенности, что уже ничего не случится, пришло известие из лагеря директора: «Люди в Небесном Чертоге, будьте начеку!» Вскоре на склоне показалась толпа с фонарями и палками. Обе двери в доме скальда заперли на все запоры, свет погасили, люди, готовые к обороне, заняли посты у окон и дверей. Спустя несколько минут раздался стук в дверь, и так как пришедшим показалось, что им не отвечают слишком долго, они начали барабанить в стены. Скальд подошел к окну, открыл форточку и спросил, кто там.

— Исконные жители Исландии, — ответили ему. — Исландцы.

— Вот что, — сказал скальд, не имея мужества произнести свое рискованное «угу».

Тогда какой-то незнакомец объяснил, что он прислан сюда окружным судьей, чтобы забрать чахоточного: выдашь ты нам его или нет?

— Мой ребенок вчера умер от чахотки, — сказал скальд — Может быть, добрые люди помогут мне похоронить его?

— Открывай дверь и давай сюда этого человека! — ответил посланец властей.

— К сожалению, я уже лег спать, — сказал скальд.

Тут подошел и директор Пьетур Паульссон, он немного отстал, так как слишком запыхался, поднимаясь по склону.

— Не надо никого просить открывать этот дом, это мой дом, — заявил директор. — Это я решаю, когда и как этот дом отпирается. Но прежде я намерен сказать несколько слов Оулавюру Каурасону. Эй, Оулавюр Каурасон, ты, который называешь себя скальдом, я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что ты больше не скальд. Ты грязный стихоплет, богохульник и клеветник, отравляющий души молодежи. Слишком долго я терпел такого болвана и крысу, как ты. Я простил тебя, хотя ты запятнал Свидинсвик, сочиняя истории про людей, которые никогда не жили в этом поселке, про воров, пьяниц, бродяг и вшивых кобелей, дурно обращавшихся со своими женами. И хотя ты выступал против Бога и Души на словах и на деле, я все прощал тебе и неустанно предоставлял возможность стать хорошим скальдом. Однако все мои попытки сделать из тебя хорошего скальда не принесли плодов. Теперь моему терпению пришел конец. Правда, раньше у нас с тобой были неплохие отношения, но теперь, когда ты открыто выступаешь на стороне этих безродных против сторонников Родины, против независимости нации, против меня, теперь мы больше с тобой не знакомы, я еще покажу вам, я вас сотру в порошок, я вас в бараний рог согну! Вы у меня еще попляшете! Эй, ребята, если они не отопрут дверь, обвязывайте дом веревками и валите эту халупу наземь!