Халлдор Лакснесс - Свет мира

На страстной неделе разнеслись слухи, что хозяин хутора, расположенного по соседству с ледником, доживает последние дни. Даже до Малого Бервика долетело эхо разговоров, занимавших весь приход: тяжкое испытание выпало на долю старой женщины, которая осталась на склоне дней одна с Беднягой. К тому же стало известно, что Бедняга разбила свое зеркальце и теперь больше не видит ледника.

Погода стояла тихая, с морозами по ночам и ясными солнечными днями.

В субботу перед Пасхой, ближе к вечеру, скальд встал и попросил свое лучшее платье.

Его жена Яртрудур Йоунсдоухтир молила воскресшего Хатлгримура Пьетурссона не искушать Господа Бога.

— Я слышал, что Бедняга разбила свое зеркальце, — сказал он. — Я обещал ей подарить новое.

— Но ведь уже вечер, — сказала жена. — Подожди до утра.

— Час воскресения пробил, — сказал скальд. — Земле подарена новая жизнь.

— Это воскрес Иисус Христос, — сказала жена.

— Нет, — ответил скальд. — Это воскрес я.

— Надень по крайней мере хоть шарф, — попросила жена. — И две пары носков.

Но что бы ни говорила жена, это больше уже не действовало на скальда, в ответ на ее слова он лишь улыбался странной улыбкой, ей стало немного не по себе, и она не осмелилась приставать к нему. Нет, шапку он тоже не наденет.

Он поднимается в гору той неуверенной, скользящей походкой, по которой трудно решить, что произойдет в следующий миг, упадет ли скальд в изнеможении на землю или, может быть, воспарит к небесам, набирая высоту. Река очистилась ото льда, холодное апрельское небо отражается в прозрачной глубине, белощекие казарки с криками летят над землей. Начало смеркаться, скальд останавливается в расселине, прислушиваясь к шуму реки и подняв лицо к одухотворенной тишине ледника. Ветер играет его волосами, которых он не подстригал всю зиму.

Старик испустил дух сразу после полудня, и теперь старуха с помощью незнакомой женщины уже кончала убирать покойника. Бедняга плакала, потому что разбила зеркальце. Мальчик с льняными волосами играл возле дома. Старуха встретила гостя с просветленным лицом, дружелюбно и с большим достоинством. Она родила шестнадцать детей и потеряла их. Она трудилась на них днем и бодрствовала над ними по ночам. И если они улыбались матери, небо становилось безоблачным, а солнце, луна и звезды делались собственностью этой женщины. Она стала туговата на ухо, и когда скальд напомнил ей о небе и его красоте, ей показалось, что он плохо думает о земле, и она поспешила перебить его:

— Если бы Бог был ко всем людям так же милостив, как ко мне, жизнь на земле была бы прекрасной.

И скальду почудилось, что он слышит в доме голос Эхо:

— И прекрасной была бы наша земля.

Когда ее дети испускали последний вздох после тяжкой борьбы со смертью, она одевала их в белый саван, заботливо расправляла складочки, словно наряжала к празднику. Она плакала, стоя у их могил, а потом возвращалась домой к тем, кто еще был жив. С некоторыми она простилась у калитки, когда они, подрастая, отправлялись искать счастья по свету. Кости ее дочери Хельги река вынесла на песчаную отмель через год после того, как Хельга пропала. Старуха сама пошла на отмель и собрала кости дочери, были там еще и маленькие косточки, она зашила их все в холст, положила в гроб, проводила до могилы и снова вернулась домой любить тех, кто еще был жив. В этом доме царила любовь. От века человеческая жизнь в том и состояла, чтобы улыбаться своему ребенку, когда он смеется, утешать его, когда плачет, провожать до могилы, когда умрет, и, утерев слезы, снова улыбаться и снова повторять все это, не спрашивая ни о чем; жить, всех дарить добротой.

— Когда я оглядываюсь на свою прошедшую жизнь, — сказала старая женщина, — мне кажется, что она была одним долгим солнечным утром.

— Мы и во сне чувствуем запах леса, — сказало Эхо.

— Я всего лишь скальд, — виновато сказал Оулавюр Каурасон.

Он попросил разрешения прикрепить зеркальце к спинке кровати так, чтобы Бедняга могла снова видеть ледник и перестала плакать.

— В этом зеркальце видно Всё и видно Одно, — сказал он.

Потом он попросил разрешения переночевать у них, но еще до рассвета он встал, поцеловал старуху и сказал:

— Больше я не могу задерживаться, скоро встанет солнце. Прощай, добрая женщина.

Спящую Беднягу он тоже поцеловал в лоб.

— Когда она проснется, она увидит, как над ледником сияет солнце, — сказал он.

Погода была тихая, на юге стояла луна, все заливал холодный голубоватый свет. Скальд поднимался по горной тропе. Внизу громоздились длинные откосы, выше пошли заросшие мхом скалы, потом морены и наконец чистый снег. Луна побледнела, начало светать. С моря надвигалась черная туча, предвещавшая непогоду. Скальд поднимался все выше к леднику, прямо на сигнальный огонь рассвета, с уступа на уступ, по глубокому снегу, не обращая внимания на непогоду, которая могла застать его здесь. Когда он был ребенком, он стоял на берегу Льоусавика — Светлого залива — и смотрел, как волны бьются о берег, но теперь он уходил прочь от моря. Думай обо мне, когда светит солнце. Скоро солнце воскресения вспыхнет над теми светлыми дорогами, где она ждет своего скальда.

И Красота будет властвовать безраздельно.

Рейкьявик и его окрестности, зима 1939–1940 гг.

Ваши Величества, дамы и господа!

В тот день, несколько недель тому назад, когда я впервые заподозрил, что решение Шведской Академии, которого все с нетерпением дожидались, может иметь прямое

отношение ко мне, я находился в заграничной поездке на юге Швеции. Оставшись один в отведенной мне комнате в доме, где я в ту пору гостил, я невольно задумался над тем, какая участь уготована мне, скромному скитальцу, автору нескольких книг с неведомого, затерянного где-то на краю света острова, если учреждение, наделенное правами награждать почестями и славой плоды духовной деятельности, вдруг попросит меня покинуть свое место

в зале и выйти к рампе перед всем миром.

Стоит ли удивляться тому, что мысли мои унеслись, точно так же, как они уносятся и сейчас, в эту торжественную минуту, к родным и близким мне людям, к тем из них в особенности, которые окружали меня в юные годы, к тем, кого давно нет в помине. Но даже при жизни они больше напоминали сказочных эльфов — имена их были известны лишь немногим, и еще меньше осталось тех, в чьей памяти они до сих пор сохранились. Но именно эти люди, находившиеся возле меня, заложили основу моему отношению к миру.