Халлдор Лакснесс - Свет мира

Оулавюр Каурасон обалдело поглядел на своего провожатого, открыл рот и снова закрыл его.

— Уж кто-кто, а я Тоту из Камбара знаю как облупленную;— продолжал Реймар. — Пусть себе летает по ночам на своем помеле. Ведьмы меня не интересуют.

Но, к счастью, Оулавюр вспомнил, что ночью он обещал Тоурунн из Камбара не верить ни одному слову из того, что этот скальд будет говорить о ней, и теперь уже никакая тень не могла омрачить то лучистое прозрачное воспоминание о девушке, которое он хранил в своей душе.

Нет, нет, нет, ничто не могло омрачить радость этого дня. Но чудеснее всего была появившаяся у него твердая уверенность в том, что он станет великим творцом и обогатит, подобно Сигурдуру Брейдфьорду, бессмертными творениями как рожденные, так и не рожденные еще поколения. Отныне ему не придется больше вымаливать со слезами у Бога, чтобы Бог продлил его жизнь, пока он не закончит начатое стихотворение. Теперь он был совершенно здоров и полон сил и мог писать поэму за поэмой для народа, который все еще ждет великих творений; теперь, если потребовалось бы, он мог бы написать даже историю целой округи со времен первых поселенцев и до наших дней.

Но скальд Реймар, хотя у него в Свидинсвике была жена и шестеро детей, сегодня ни капельки не спешил, он нарочно выбирал дорогу подлиннее. «Помаленьку доплетемся», — говорил он, останавливаясь на всех хуторах, которые попадались им на пути, чтобы побеседовать с умными людьми. Младшему скальду было немного досадно, что старший ни словом не обмолвился о том, что везет с собой человека, исцеленного вчера вечером с помощью чуда, и вообще даже не упомянул об их ночлеге в Камбаре, сказав лишь, что они переночевали на одном хуторе.

— А теперь давай заглянем в лачугу старого Гвюдмундура и поглядим на его монету, — предложил скальд Реймар.

Дверь покосившейся избушки Гвюдмундура Гримссона Груннвикинга смотрела на каменистый берег моря, над ней большими буквами было высечено название жилища богов: Гимли. Три морщинистые старухи в темных лохмотьях и платках, сдвинутых на самый нос, наперебой спрашивали приезжих, для кого на этот раз надо сочинить поминальное стихотворение, прибавляя при том, что приходскому совету в Свидинсвике давно уже пора провалиться к черту. Скальд Реймар сострил, сказав, что, к сожалению, привез не покойника, а человека, который лишь вчера был воскрешен из мертвых, и попросил разрешения войти в дом, но без разрешения хозяина старухи отказались их впустить, поскольку никто не умер и на приезде гостей нельзя было заработать; они пообещали узнать у хозяина и одна за другой скрылись в доме. Гости остались у дверей одни, глядя на крутую, нависшую над самым домом скалу, изборожденную глубокими трещинами, трещин было не меньше двадцати, а узкая полоска земли между скалой и морем существовала лишь в воображении, на самом деле ее вовсе и не было.

— Удивительно, что снежная лавина не смела в море эту жалкую развалину еще много лет назад, — заметил скальд Реймар. — Да и скалы, которые постоянно рушатся, могли давно стереть ее в порошок. Смотри, как гладко вылизал прибой валуны под крыльцом. А старик сидит себе спокойно за своим столом над растрепанными книгами вот уже пятьдесят лет.

Но Оулавюру Каурасону Льоусвикингу вовсе не казалось удивительным, что дом уцелел, ибо он, сам только вчера чудесным образом исцелившийся от неизлечимой болезни, был твердо уверен, что боги, живущие в небесном дворце, имя которого высечено над этой дверью, оказывают особое покровительство исландской литературе и когда-нибудь в один прекрасный день еще освободят мир.

Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг сидел в своем доме, окруженный стеной книг, его лицо с великолепным выпуклым лбом, густыми бровями, выдающимися скулами, орлиным носом и поджатыми губами возвышалось над грудами книг, оно внушало страх, казалось, будто это крутая, покрытая трещинами скала, нависшая нал берегом самого дальнего северного моря, превратилась вдруг в человеческое лицо. Его книги были очень древние, одни в деревянных обтянутых кожей переплетах с медными застежками, другие в переплетах из дубленой кожи, перевязанные узенькими сыромятными ремешками или сухожилиями, множество книг было заперто в сундуках, обитых тюленьей кожей. Когда гости попросили разрешения взглянуть на его книги, хозяин ответил, что никому не разрешается глядеть на его книги, что это значит — «взглянуть на них»? В них хранятся многие века исландской истории, целая человеческая жизнь, не менее восьми десятков лет, пошла на то, чтобы вжиться в литературу Исландии лишь затем, чтобы убедиться, как мало можно ее узнать, не говоря уж о том, чтобы понять.

Поскольку хозяин не пожелал допустить их к книгам. Реймар спросил, не покажет ли он им золотую монету, полученную им из-за границы, и не расскажет ли ее историю.

Хозяин сказал, что им написано двести тридцать книг. Здесь, на родине, его никогда не ценили, во-первых, потому, что он всегда был противником современной культуры, и, во-вторых, потому, что он за всю жизнь не написал ни одного слова ради того, чтобы завоевать популярность, писал лишь для собственного удовольствия и для того, чтобы спасти от забвения некоторые плоды ученой мудрости и кое-какие поэтические сочинения. Но однажды шутки ради он составил описание гасконского языка, на котором говорили в Пиринеях двести лет тому назад, он написал эту книгу, используя записи, оставленные одним старым пастором, у которого в доме целую зиму жили гасконцы, потерпевшие кораблекрушение, это было не в прошлом, а еще в позапрошлом столетии. Окружной судья купил у него эту книгу и переслал ее в Копенгаген, откуда она, в свою очередь, была послана во Францию и там уже напечатана; какой-то всемирно известный ученый написал о ней докторскую диссертацию, а Французская академия наук наградила Гвюдмундура Гримссона Груннвикинга почетной золотой медалью. Так он, работая в свободное время ради удовольствия и даже не думая о награде, спас ценности чужой страны. Он расстегнул кожаную куртку, засунул руку за пазуху и вытащил медаль. На одной стороне медали была изображена богиня мудрости Минерва, в которую верят во Франции, а на другой — надпись по-латыни. Оулавюр Каурасон часто слышал разговоры о золоте, он мечтал о нем и даже упоминал о нем в своих стихах, но увидел он золото в первый раз. Блеск золота блаженно ослепил его, загипнотизировал своей тайной, лишил дара слова, он никогда не подозревал, что золото так красиво, ему хотелось, чтобы эта минута длилась вечно. Но она кончилась. Старик снова спрятал медаль на груди, так и не дав никому к ней прикоснуться, и посиневшими пальцами застегнул куртку. Юноше казалось, что старик с каждой минутой становится выше ростом.