Халлдор Лакснесс - Свет мира

Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг достиг уже того возраста, когда знакомство с новыми людьми больше ничего не давало ему, он уже давным-давно устал беседовать с новыми людьми о своих книгах, эти люди были всего лишь повторением тысячи других людей, которых он знал прежде, и почти все они говорили одно и то же о книгах, составлявших его жизнь вот уж тысячу лет. Вполне возможно, что в молодости он был самым человечным из всех людей, скорей всего так и было, и никто не мог знать, каких друзей он вспоминает, когда по ночам у него капает вода с потолка, капля за каплей, капля за каплей. Он уже давным-давно перестал быть человеком, он был голосом столетий, писателем, которого никакие угрозы стихии не могли заставить отложить книгу и перо, его величественное лицо было лицом самой непобедимой Исландии. И в эту минуту Оулавюр Каурасон понял, что счастье увидеть это лицо — заслуженная награда за все его страдания. Недуги тела и души, голод, побои, клевета, наговоры, непонимание, ложь, предательство — все это суета.

Когда гости снова очутились под открытым небом, юноша был так слаб и так дрожал, что скальду Реймару показалось, будто он опять заболел. Но он не заболел, просто он увидел величайшего мастера и мудреца, какой только жил когда-либо в северных странах.

— Теперь мы оставим наших кляч там, где я их взял. — сказал Реймар, — и на лодке поплывем в Свидинсвик.

Когда они отплыли, луга на берегу, скалы и зеркальная гладь фьорда были багряными от вечерней зари. Двое незнакомых парней сидели на веслах, скальд Реймар рулем, Оулавюр Каурасон Льоусвикинг сидел рядом, юноша смотрел, как чудесные лучи заката преломляются в белой, будто молоко, поверхности, он был полон надежд и отваги, словно первый житель Исландии, прибывший сюда на заре веков и еще не обремененный никаким жизненным опытом. Фьорд был широкий, и до противоположного берега было далеко. Юноше казалось, что он умер, пробудился для вечной жизни и теперь плывет навстречу незнакомому царству. Солнце зашло, белый туман заполнил долины и пополз по зеленым склонам. Казалось, будто земля растворяется в головокружительном волшебном видении, все слилось воедино, небеса опустились, земля поднялась, и над всем сиял сказочный блеск бесконечно далекого будущего, а может быть, и прошедшего, какой-то неведомой эпохи. Даже люди, сидевшие перед юношей в лодке, казались растворившимися в переливчатом сине-желтом мерцании. Их ритмичные взмахи подчинялись законам иной сферы, законам высшего мореходства. Берег скрылся в тумане, только высоко-высоко виднелись уступы гор, похожие на замок троллей, покинутый всеми и не имеющий больше к людям никакого отношения.

Понемногу приближались к противоположному берегу. Теперь засверкали замки этого неизвестного царства, протянувшегося вдоль берега моря. Юноша долго смотрел на замки, сверкавшие сквозь легкую пелену тумана, не смея поверить глазам. Наконец у него не осталось больше сомнений. Все эти замки были сделаны из чистого золота, они сверкали так же, как и медаль мудреца. Юный скальд с восторгом смотрел, как это золото пламенеет в лучах заката сквозь белую дымку весенней ночи. А лодка двигалась вперед, к неведомому.

На пути в Южную Америку, осень 1936 г.

Когда утром юноша проснулся, над ним стоял старик и бил его палкой.

— Я не хочу, чтобы скотина топтала мой луг, — бормотал он.

Но старик был слишком слаб, и его удары не причиняли боли.

Стены в комнате были обиты деревянными панелями, потолок скошен, у одной стены стояла небольшая плита, от плиты до середины комнаты шла невысокая перегородка, напоминавшая перегородку в хлеве.

— Это мой луг, — злобно говорил старик, продолжая бить юношу палкой.

Спросонок юноша совсем забыл, что исцелился благодаря чуду и теперь совершенно здоров; ему показалось, что мучительные недуги продолжают терзать его, и он привычным жалобным тоном объяснил старику, что уже очень давно не встает с постели из-за невыносимых болей.

У стены напротив сидел в кровати голый человек, он был толстый и румяный, но щеки у него обвисли, из уголка рта текла слюна, он беспрерывно повторял: «Вавва-вавва».

— Дай я пожму тебе руку, — сказал юноша, протягивая старику руку в надежде, что тот перестанет его бить и поведет себя более мирно. Но старик оказался не склонным к доброте, и он был выше бесполезной вежливости.

— Это мой луг. Мой! Мы с государственным советником ровесники, все это вранье, не крал он никакого масла. Я не позволю, чтобы скотину пускали на мой луг, гони ее сейчас же прочь! — кричал он, вовсе не собираясь протягивать кому бы то ни было руку ни в знак приветствия, ни в знак примирения. У него была жиденькая всклокоченная бородка, один глаз закрыт, другой — открыт. В открытом глазу светилось какое-то странное беспокойство, приведшее юношу в замешательство. Правая рука у старика была высохшая. Наконец старик устал бить юношу, проковылял к своей постели и уселся на нее.

Юноше хотелось понравиться всем обитателям своего нового дома и жить с ними в мире и согласии, он не пал духом, потерпев неудачу со стариком, и, поклонившись, вежливо поздоровался с толстым голым мужчиной, который сидел на кровати напротив, похожий на большого волосатого младенца, и таращил глаза на ночного гостя, не прерывая своего однообразного монолога: «Вавва-вавва». Но когда гость сказал ему «добрый день», голый мужчина так удивился, что даже забыл произнести «вавва-вавва».

— Добрый день, — повторил юноша громче, давая понять, что он говорит серьезно.

Наступило непродолжительное молчание, потом голый толстяк не выдержал и, захлебываясь, начал хихикать.

— Это Йоун Эйнарссон, язычник, — объяснил старик. — Не обращай на него внимания, он даже не умеет креститься, а ты беги сейчас же и прогони скотину с моего луга.

Косой потолок почернел от сырости, на нем белели пятна плесени, напоминавшие пролитую простоквашу. Воздух в комнате был спертый.

— Сейчас я попытаюсь подняться, — сказал юноша и попробовал встать на ноги. Но он так вырос за последние два года, что ему трудно было рассчитать свои движения, к тому же он отвык двигать руками и ногами и забыл, как одеваются. А старик продолжал ворчать, что на его лугу полно скотины.

Наконец юноша выбрался из постели. Он взглянул в окно: дорога, напротив маленький домик с торфяной крышей и дощатым фасадом, дверь домика открыта, к косяку прислонилась девушка, кругом небольшие домишки, крохотные огородики и большой луг, поднимающийся вверх по склону.

— Который тут твой луг? — спросил юноша.

— Все луга мои, и этот большой — тоже, никто не смеет гонять скотину на мой луг, — сказал старик. — Я конфирмовался вместе с государственным советником.