Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Пока что нет, — ответил он. — Ну, а дальше?

— А за этим маленьким хутором возвышается гора, но она не нависает над самым домом, между домом и горой есть небольшой клочок земли, так что снежные обвалы дому не угрожают. Стены домика красные, окна смотрят на море и выкрашены в белый цвет, и на крыше растут цветы. За домом — маленький хлев, на склоне пасется корова, с ней бычок, корову зовут просто Буренка, а бычка Огонек. По горе бродят семь овец с ягнятами.

— Как проста жизнь, если люди живут так, как нужно, — сказал скальд. — Кто же там живет?

— Все говорят, что маленький хутор у залива очень красив, и восхищаются, как там хорошо. И на крыше дома растут цветы…

Она вдруг замолчала, судорога свела ей губы, подбородок и шею, она быстро закусила руку, но потом потеряла всякую власть над собой и разрыдалась. Сперва она плакала, закрыв лицо руками, встряхивая головой и безутешно раскачиваясь из стороны в сторону, потом схватила его руки, осыпала их горячими поцелуями и оросила слезами.

Он пытался шептать ей на ухо всякие слова утешения, какие только знал, но они не помогли, слова были не в силах остановить этот взрыв, укротить эту стихию. Ее слезы жгли ему руки. Отчаявшись, он смотрел на нее так, как человек, стоящий в бурную ночь на берегу моря, смотрит на корабль, разбившийся о рифы всего в нескольких шагах от берега. Наконец она перестала плакать. Она встала, вытерла рукавом слезы и сдернула с окна мешок. Дождь все еще лил. Ему показалось, что он не узнает ее после этих рыданий, на ее лице не было никакого выражения. Она откашлялась и всхлипнула.

— Уже утро, — сказала она бесцветным будничным голосом. — Мне пора. Прощай!

Она ушла, не подав ему руки. Его руки были еще мокрые и горячие от ее слез.

Прошло два дня, и скальд все время думал только об одном, он никак не мог этому поверить, может, она все-таки пошутила? Но почему же она тогда плакала, эта сильная духом девушка? Ради удовольствия никто не плачет, там, где слезы, там недалеко и истина.

Он так и не решил окончательно, радоваться ему или огорчаться. Конечно, во многих отношениях было бы приятно иметь собственного ребенка, сына, подающего большие надежды, так называемую красу и гордость рода, однако легче сказать, чем ни с того, ни с сего в эти трудные времена взвалить на себя обязанности отца семейства, особенно человеку, который собирался осенью поступать в реальное училище в Адальфьорде и даже издать книгу стихов. Когда юноша начинал думать обо всем, что ему предстоит проделать в ближайшем будущем: издать сборник стихов, получить образование, обзавестись сыном, купить овец, раздобыть заем на приобретение рыболовных снастей, основать свое хозяйство и многое-многое другое, — его тут же на лугу охватывала такая безысходная тоска, что ему хотелось отшвырнуть косу, броситься ничком на траву и никогда больше не вставать. Он изнемогал под гнетом жизненной ответственности. Но тотчас у него в ушах начинал звучать задорный смех девушки, и он видел ее перед собой, такую, какой она была в первый день их знакомства, когда она стояла в дверях дома и дрыгала в воздухе сначала одной ногой, а потом другой. И у него сразу становилось легко на сердце, и мир представлялся ему не таким уж страшным, а будущая жизнь казалась дорогой, залитой солнцем; как я мог поддаться отчаянию, ведь у меня есть она? Разве она не умеет найти выход из любого положения? Кофе, сахарная пудра, соленая треска — когда у нее не было всего этого вдоволь? Не существует такой беспросветной тьмы, в которой она не нашла бы хоть какой-то проблеск, в последний раз она сдернула с окна мешковину и сказала: «Утро». А его совета она спрашивала лишь затем, чтобы посмотреть, на что он способен. Наверное, она уже договорилась о покупке того домика на берегу, только об этом еще никто не знает — ну, ясно, и на крыше растут цветы, и они смогут прожить там всю жизнь — только он и она, к югу от всего мира и еще немножко в сторону, в укромном убежище. В хорошую погоду он будет плавать по фьорду на маленькой лодке и ловить на обед яркую треску. В ненастную — будет сидеть на чердаке и писать ученые книги, как Гвюдмундур Гримссон Груннвикинг, и завоюет признание в самых отдаленных частях страны, а может быть, даже и во Франции. К счастью, ненастная погода бывает довольно часто. Белоголовый мальчик играет на чердаке у ног скальда, но Оулавюр Каурасон Льоусвикинг, к сожалению, должен признаться, что это его немного стесняет; конечно, называться отцом — очень почтенно, но он не в силах скрыть от самого себя, что маленькие дети внушают ему отвращение, ему кажется, что он сам, в сущности, и есть то единственное в мире дитя, которое что-то значит. Нет, он нисколько не сомневался, что Мейя раздобудет и корову и кофе.

Почему же она тогда плакала?

И так целый день. Скальд был очень встревожен и расстроен, ничего не замечал, не слышал, что ему говорят, ходил точно слепой.

С тех пор как она пришла к нему в первый раз, не бывало, чтобы они не виделись три ночи подряд. Вечером он сидит у окна в напряженном ожидании. Никогда он не ощущал острее, что она в его жизни все равно что якорь, что без нее первый же порыв ветра подхватит его и разобьет о берег. Время шло, над сушей и морем опустилась летняя ночь, но она так и не пришла. Сперва он забеспокоился, потом почувствовал себя несчастным, наконец на него напало полное безразличие, он оперся о подоконник, уткнулся головой в локоть и заснул. Сон оказался сильнее несчастья: очнувшись среди ночи, юноша бросился в постель и спал до тех пор, пока утром не прозвонил будильник. Скальд с тоской смотрел на фьорд, на птиц, которые точно так же кружили над гладью моря тихими утрами после счастливых ночей, и вдруг обнаружил, что взмахи их крыльев больше не занимают его. Почему она не пришла?

Вечером, когда нудные дневные работы были уже закончены, он решил пойти к ней. Увидеть в дверях ее лицо, услышать звук ее голоса, только одно словечко, — вся его жизнь зависела от этого. В густеющих сумерках позднего лета сердца молодых людей ощущают скрытое беспокойство. Девушки и юноши, будто невзначай, встречаются на дороге и подолгу болтают о разных пустяках, хохочут во все горло, бьют себя по ляжкам — в жизни не слыхали ничего подобного! — и чуть не помирают со смеху. Три девушки идут навстречу ему в сумерках позднего лета. Он сразу видит, что посередке идет его девушка. Две другие замолчали, когда подошли поближе, а она продолжала болтать. Те обе посмотрели на него, а она даже не взглянула. Они смотрели на него с пристальным любопытством, так молодые девушки всегда разглядывают встречного парня, который, как им известно, очень поздно, может быть даже утром, ушел от их подружки. Они не просто смотрели на него, они буквально пожирали его глазами. Для нее он, казалось, был столь же пустым местом, сколь для ее подружек предметом жгучего любопытства. Сначала он хотел поздороваться с ней, назвать ее по имени и попросить выслушать его, но ее притворство совершенно сбило его с толку; разве что во всем этом таился какой-то намек, который он должен был понять. Но он не понял. Одно было ясно — она не хочет, чтобы он обращался к ней ни с разговором, ни с приветствием.