Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

— Что прикажете, сэр?

— Перестаньте хохотать.

— Слушаю, сэр.

И мистер Уэллер, поджав живот, принялся выделывать позади тележки самые уморительные гримасы к величайшему наслаждению мальчишки в кожаных штанах, который без церемонии принялся хохотать во все горло, за что и получил толчок от долговязого лесничего, воспользовавшегося этим случаем, чтобы скрыть свою собственную неудержимую веселость.

— Браво, любезный друг! — воскликнул старик Уардль, обращаясь к мистеру Топману. — Вы-таки выстрелили на всякий случай.

— О, да, — отвечал мистер Топман, проникнутый сознанием собственного достоинства, — я выстрелил!

— И очень хорошо. В другой раз авось попадете во что-нибудь, если пристальнее будете смотреть. Немудрено ведь?

— Совсем немудрено, — сказал мистер Топман, — только я чуть не отскочил назад, когда прикладом ударило меня в плечо. Я вовсе не думал, чтобы могли так брыкаться эти огнестрельные штучки.

— Ничего, любезный друг, скоро привыкнете, — сказал, улыбаясь, старый джентльмен. — Ну, теперь в поход. Что тележка?

— Готова, сэр.

— Пошевеливайтесь.

— Держитесь крепче, сэр, — сказал Самуэль, принимаясь за свое дело.

— Держусь, — отвечал мистер Пикквик.

И общество скорыми шагами пошло вперед. Раз только должны были они остановиться у плетня при переправе на другое поле. С помощью своих учеников мистер Пикквик благополучно перелез через плетень, и еще благополучнее мистер Уэллер перебросил походную тележку.

— Теперь, мистер Винкель, — сказал старик Уардль, — советую вам идти подле меня. Смотрите, не опоздайте в другой раз.

— Нет, уж теперь не опоздаю, — сказал мистер Винкель. — Что? Не указывают ли они?

— Покамест еще нет. Идите тише.

Все было тихо и спокойно, если бы мистер Винкель, производя какие-то запутанные манипуляции со своим ружьем, не выстрелил совсем нечаянно в самый критический момент через голову мальчишки, в то самое место, где мог бы быть мозг длинного лесничего, если бы он подвернулся вместо вертлявого мальчика.

— Какой черт надоумил вас на эту штуку? — сказал старик Уардль, когда птицы, без малейшего вреда, разлетелись по воздушному пространству.

— В жизнь не видал я такого гадкого ружья, — отвечал бедный Винкель, с недоумением и досадой рассматривая курок, как будто в устройстве его заключалась какая-нибудь важная ошибка. — Оно стреляет само собою, провал его возьми!

— Само собою! — повторил Уардль сердитым тоном. — Этак, пожалуй, оно само собою убьет кого-нибудь из ваших рук.

— Этого авось нам недолго дожидаться, — заметил долговязый лесничий пророческим тоном.

— Что вы хотите сказать этим? — сердито спросил мистер Винкель.

— Ничего, сэр, будьте спокойны, — отвечал лесничий, — я человек одинокий, а мать этого мальчика исходатайствует пенсию от сэра Джоффри, если сын ее будет убит на его земле. — Заряжайте свое ружье, сэр, заряжайте.

— Отнимите у него ружье! — закричал мистер Пикквик из своей тележки, пораженный ужасом при этих мрачных предсказаниях лесничего. — Эй, кто-нибудь! Отнимите у него ружье!

Никто, однако ж, не хотел повиноваться грозному приказанию ученого мужа. Мистер Винкель бросил на него возмущенный взгляд и спокойно зарядил ружье. Общество опять пошло вперед.

Основываясь на записках мистера Пикквика, мы обязаны здесь довести до сведения читателей, что мистер Топман вообще обнаружил в настоящем случае гораздо более проницательности и благоразумия, чем мистер Винкель, что, впрочем, отнюдь не может относиться к унижению достоинств этого последнего джентльмена. Мистер Винкель исследовал полевое искусство со всех сторон и справедливо заслужил в этом отношении громкую известность; но мистер Пикквик правильно замечает, что теория и практика — две вещи совершенно разные и нередко даже противоречащие одна другой. Дознано с незапамятных времен продолжительным рядом веков, что многие отличные философы, яркие светила мудрости на ее теоретическом горизонте, оказывались совершенно неспособными для практической жизни.

Процесс мистера Топмана, подобно многим возвышенным открытиям, был сам в себе чрезвычайно прост и ясен. С быстротой и проницательностью гениального человека, он вдруг понял и сообразил, что надобно в настоящем случае держаться двух существенных пунктов: должно, во-первых, палить таким образом, чтобы не сделать вреда своим собственным костям, и во-вторых, палить так, чтобы не было никакой опасности для присутствующих. При соблюдении этих двух условий, остается только зажмурить глаза как можно крепче и выпалить на воздух.

Случилось однажды, что мистер Топман, после успешного выполнения всех этих условий, открыл глаза и увидел в воздухе застреленную куропатку, падавшую на землю. При этом он уже хотел принести обычное поздравление мистеру Уардлю, как вдруг этот джентльмен, подбежав к нему, с жаром схватил его руку.

— Это вы, Топман, подстрелили? — вскричал мистер Уардль.

— Нет, — сказал мистер Топман, — нет!

— Не запирайтесь, Топман, вы… вы… я видел собственными глазами, я наблюдал, как вы метили, и могу вас уверить, лучший охотник в мире не обнаружит высшего искусства. А я, скажите пожалуйста, воображал, что вы совершенный новичок в этом деле. Нет, Топман, теперь меня не проведете.

Напрасно мистер Топман протестовал с улыбкой самоотвержения, что он не брал ружья в руки до этой поры: эта самая улыбка служила, некоторым образом, обличением в притворстве. С этой минуты слава мистера Топмана утвердилась на прочном основании раз и навсегда.

Нам известно из достоверных источников, что многие блестящие славы в этом подлунном мире приобретаются с такой же легкостью, с какой мистер Топман, зажмурив глаза, подстрелил легкомысленную куропатку. Это в скобках.

Между тем мистер Винкель надувался, пыхтел и кряхтел, не отличившись за все время ни одним знаменитым подвигом, достойным внесения в памятную книгу. Заряды его иной раз летели к облакам без всякой определенной цели, и в другой — направлялись по низменным пространствам, подвергая опасности жизнь двух легавых собак. Как фантастическая стрельба, подчиненная порывам поэтического вдохновения, его манера стрелять была, конечно, интересна и в высшей степени разнообразна, но во всяком случае не имела никакой важности, как занятие, обращенное на предмет житейский. Пуля, говорят, виноватого находит всегда, и это едва ли не аксиома в стратегическом искусстве. Принимая в соображение это обстоятельство, мы невольно придем к заключению, что куропатки, в которых метил мистер Винкель, ни в чем не провинились перед его особой.

— Ну что, — сказал мистер Уардль, подходя к миниатюрной тележке и отирая пот со своего веселого чела, — жаркий день, а?