Жюль Валлес - Инсургент

Эти стены могут рухнуть еще до наступления ночи, если не упустить случай и повернуть в сторону Пер-Лашеза [114] Пер-Лашез — кладбище, находящееся почти на окраине Парижа, в противоположной от Нейи стороне. лошадей процессии, стоящих головой по направлению к кладбищу Нейи.

— Как вы думаете, господин Вентра, будут сражаться?

Я не знаю того, кто ко мне обращается.

Он называет себя.

— Я Шарль Гюго... Вы не в ладах с моим отцом (литературные разногласия!), но зато, мне кажется, вы хороши с наиболее энергичными из этих людей. Не могли бы вы оказать мне услугу собрата и устроить меня в первых рядах? Вам это будет совсем не трудно, — ведь вы немножко командуете всей этой толпой...

— Вы ошибаетесь, здесь никто не командует. Даже Рошфора и Делеклюза [115] Делеклюз Луи-Шарль (1809—1871) — французский публицист, мелкобуржуазный демократ, участник революции 1848 г. Много лет провел в тюрьме и в ссылке. Был членом Коммуны, ее Исполнительной комиссии, а в последний период ее военным делегатом. 25 мая был убит на баррикаде. , может быть, сметет сейчас эта людская волна, если вдруг в словах какого-нибудь уличного оратора блеснет ослепляющая молния или просто в этом пасмурном небе неожиданно вспыхнет сноп солнечных лучей... Впрочем, посмотрю...

Что посмотрю? Кого посмотрю?

— Вы за Париж или за Нейи? — спрашивает Брион, хватая меня за рукав; глаза его горят, голос срывается.

— Я за то, чего захочет народ.

Народ не захотел битвы, несмотря на отчаянные мольбы Флуранса и настойчивость нескольких героических натур, которые, пытаясь зажечь этот народ, схватили за узду траурных кляч.

— Редакция «Улицы», вперед! — призывали революционные отряды.

— Не водите этих людей на убой, Вентра!

Неужели вы думаете, что можно кого-нибудь повести на убой, предписать массам быть храбрыми или малодушными?

Они несут в самих себе свою скрытую волю, и красноречие всего мира бессильно здесь!

Говорят, что восстание вспыхивает тогда, когда к нему призывают вожди.

Неправда!

Двести тысяч человек, жаждущих битвы, не послушают командиров, если те крикнут им: «Не ходите в бой!» Они перешагнут через трупы офицеров, если те встанут им поперек дороги, и по их изувеченным телам бросятся в атаку.

Один только Мабилль был прав. Если б какое-то чудо двинуло войска без провокации, если б по чьему-то безрассудному приказу явился полк солдат и затеял перестрелку вокруг этого дома, — о, тогда народным трибунам достаточно было б сказать одно слово, подать сигнал, и знамя Республики взвилось бы над баррикадами, пусть даже ему суждено было быть изодранным картечью и покрыть своими клочьями тысячи трупов.

Но ни у народа, ни у правительства империи нет особого желания встретиться и дойти до рукопашной у могилы какого-то убитого журналиста, — место не подходящее для победы солдат и слишком тесное, чтобы развернуть на нем знамя социальных идей.

Кто-то подошел и отозвал меня от моей группы.

— Рошфор близок к обмороку. Пойдите взгляните, что с ним... вырвите у него последнее распоряжение.

Я нашел его, бледного как смерть, за перегородкой какой-то бакалейной лавчонки.

— Только не в Париж, — проговорил он содрогаясь.

На улице ждали его ответа. Я взобрался на табурет и передал то, что мне было сказано.

— Но вы-то, — крикнул мне Флуранс, — вы-то, Вентра, разве вы не с нами?

Возбужденный, с пылающим взором, почти прекрасный в своем отчаянии, он подбегает и чуть ли не набрасывается на меня.

— С вами ли я? Да, если с вами народ.

— Народ решился!.. Смотрите, похоронные дроги двигаются в нашу сторону.

— Ну что ж, идем им навстречу.

— В добрый час! Спасибо и вперед!

Флуранс пожимает мне руку и обгоняет нас. В нем живет вера и сила святого. Он раздвигает толпу своими костлявыми плечами, как рассекает волны океана пловец, спеша на помощь к утопающему.

Вдруг позади начинается волнение, раздаются крики...

Это Рошфор догоняет нас в экипаже. — Что случилось?

В воздухе прозвучал новый призыв:

— В Законодательный корпус!

Я хватаюсь за эту мысль, также и Рошфор.

— В Законодательный корпус! Решено.

Фиакр, направлявшийся к кладбищу, круто поворачивает и едет в сторону Парижа.

Я сел рядом с Рошфором; также и Груссе. И вот, молчаливые и задумчивые, мы катимся неизвестно куда.

Потихоньку, про себя, я думаю, что если нам удастся добраться до Палаты, она будет захлестнута толпой и нам придется присутствовать при новом 15 мая [116] 15 мая — В этот день (15 мая 1848 г.) в Париже состоялась демонстрация ста пятидесяти тысяч человек, в большинстве своем рабочих, поводом к которой послужило восстание поляков в Познани. Демонстранты ворвались в зал заседаний Учредительного собрания с возгласами: «Организация труда! Налог на богатых! Да здравствует Польша!» Бланки потребовал следствия и суда над виновниками резни рабочих в Руане (27—28 апреля), решительных мер по борьбе с нищетой масс, предоставления работы и хлеба безработным, оказания военной помощи восставшим полякам. Учредительное собрание, депутаты которого разбежались, было объявлено распущенным, и народ приступил к созданию нового правительства, составленного из революционных демократов и социалистов. Но это новое правительство еще не успело сформироваться, как безоружная демонстрация была рассеяна буржуазными батальонами национальной гвардии. Бланки, Барбес и другие революционные деятели были арестованы и приговорены к многолетнему тюремному заключению; революционные клубы были закрыты; 16 мая прекратила свое существование Люксембургская комиссия по рабочему вопросу. , совершенном двумястами тысяч людей, четвертую часть которых составляют буржуа.

Да, их действительно тысяч двести!

Высовывая голову из экипажа, мы видим, что шоссе запружено народом и волнуется, точно русло бурлящего потока.

Еще спрятаны пистолеты и ножи, но извлечено уже из тысячи грудей оружие «Марсельезы».

Земля дрожит под ногами толпы, которая точно отбивает такт; а припев гимна взлетает высоко к небу.

— Стоп!

Дорогу нам преграждают солдаты.

Рошфор выходит из экипажа.

— Я — депутат и имею право пройти.

— Нет, вы не пройдете.

Я бросаю взгляд назад. Во всю длину улицы вытянулась процессия, сбившаяся, нестройная. Было уже поздно, все много пели, устали...

День окончен.

Подле меня семенит мелкими шажками маленький старичок; он один, совсем один, но, я вижу, его провожает глазами целая группа, среди которой я узнаю друзей Бланки.

Этот человек, пробирающийся сейчас вдоль стены, пробродил весь день по краям вулкана, всматриваясь, не взовьется ли над толпой пламя восстания — первая вспышка красного знамени.