Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика

Русанова вышла.

– Что это вы заметили ей про среду на той неделе? – спросил Аргунов у хозяйки, воспользовавшись этой минутой:– не секрет?

– Любопытный вы какой! Нет, не секрет. Я никак не могу приучить ее называть меня и всякого по имени и в ту среду прибегла к решительной мере, то есть объявила ей, что за каждую такую ошибку – не буду: во-первых, учить ее на другой день, а во-вторых, не стану говорить с ней целое утро: она ко мне так привыкла и так любит учиться, что это ей покажется очень тяжело.

– Так вы и ее учите?

– Да, уделяю ей каждый день полчаса времени.

– Чему же вы ее учите?

– Всему понемножку, как придется...

– И она делает успехи?

– Большие даже.

– А как она вас называет по своему-то?

– Вы слышали: "барыней" называет, а вас – "барином". Я, надо вам сказать, не могу слышать равнодушно этих названий!

– Скажите мне еще, пожалуйста, вы как узнали, что мы с ней уже знакомы?

– Да она мне сама рассказала про вашу встречу, как пришла; признаюсь даже вам: когда вы постучались и я с вами заговорила – я как-то сейчас догадалась, что вы именно тот самый и есть господин, который платит по рублю за перевоз в один конец, – улыбнулась лукаво хозяйка.

Андрей Александрович покраснел.

– У меня мелких не было,– сказал он.

– Зачем вы покраснели и как будто оправдываетесь? Неужели вам стыдно того, что вы добрый человек? – заметили ему ласково.

Аргунов промолчал; но в душе он погордился этой скромной похвалой, как никогда еще ничем не гордился.

– Я со всеми внимательна, но особенно внимательна с теми, кто хорош с моей Машей,– сказала молодая женщина, не дождавшись его ответа.

– Муж у нее такой молодец, что просто любо посмотреть: они мне ужасно понравились, как я переезжал сюда,– выразил свое мнение Андрей Александрович.

– Это у меня настоящие "Иван да Марья", воплощенные русские "совет да любовь"! – прибавила от себя хозяйка: – оттого и весело на них смотреть, действительно. Я вам доставлю сегодня же случай познакомиться с ними покороче, если только, разумеется, вы не найдете это почему-нибудь неудобным для вас...

– Помилуйте! Я буду очень рад,– сказал Аргунов поспешно.

– Ну так и отлично! Так мы и сделаем, значит... Мне, послушайте, всегда бывает ужасно скучно быть одной, и потому очень часто я обедаю и ужинаю вместе с ними: сегодня я намерена попросить и вас разделить со мной эту маленькую привычку, хоть и знаю, что мне и вдвоем с вами не будет скучно поужинать; но... они еще прежде пригласили вас к себе на смятку, и потом... нельзя же опять отнять у них всего: вы ведь у меня – только по праву завоевания,– мило улыбнулась она.

Аргунов подумал, что ему было бы приятнее ужинать с ней вдвоем, но не решился ей в этом признаться и сказал только, что воображает, как это будет весело.

– Не особенно, но скучать вам не дадут. Я уже настолько хорошего о вас мнения, что и не спрашиваю: по сердцу ли вам простые, необразованные люди? – заметила хозяйка.

– Благодарю вас и надеюсь, что вам не придется переменить...

Русанова, вернувшаяся в эту минуту, помешала Андрею Александровичу докончить его церемонную фразу; она принесла две кружечки саксонского стекла, с ручками – одну побольше, другую поменьше.

– Отлично, Машенька! – сказала ей хозяйка, подвигая к Аргунову кружечки, поставленные на поднос возле кастрюли:– теперь вам остается только позаботиться о вашем ужине для нашего гостя: мы оба будем у вас сегодня ужинать.

Роман в шести частях

I

"Сердце губернии" замерло

В утро достопамятного дня, с которого начинается наш рассказ, правитель дел канцелярии земельского губернатора Николай Иванович Вилькин "сидел в так называемой правительской комнатке" и весело покуривал крученую папироску, распечатывая только что полученную петербургскую почту. Он, заметно, был в отличном расположении духа. Торопливо пробежав глазами газету, Николай Иванович медленно принялся за казенные пакеты; он стал распечатывать их в том порядке, как они лежали кучкой на столе. Первая бумага вызвала на его лице только кислую гримасу.

"Что за бестолковщина! По крайней море раза три мы им писали об этом, объясняли... и опять то же самое! Народец!"

Вилькин взял другую бумагу.

"Это уж из рук вон!.. В пятый раз одну и ту же справку наводят... Тьфу!"

Он плюнул и с таким сердцем швырнул от себя несчастную посланницу Управы благочиния, что она, смиренно повертевшись на воздухе, едва не попала за шкаф с законами. Расположение духа правителя, очевидно, нарушится, и, верно, окончательно нарушилось бы, если б не третья бумага, по прочтении которой он даже улыбнулся, самолюбиво как-то.

"Молодцы же мы! отписались-таки..."

Вилькин потер себе руки и самодовольно потянулся на кресле. Четвертый пакет, так же как и третий, был за печатью министерства внутренних дел. Николай Иванович распечатывал его не торопясь.

"Должно быть, какое-нибудь грозное предупреждение",– подумал он, посмеиваясь.

Но бумага сама собой выпала у пего из рук, как только он ее прочитал. Сперва Вилькин слегка побледнел, потом покраснел, сильно, потом еще раз побледнел, но уже как полотно, и просидел в таком виде, не двигаясь ни одним мускулом, но крайней мере, с четверть часа; он будто замер на все это время в своем правительском кресле. Очнувшись, Николай Иванович судорожно позвонил... Вошел сторож канцелярии.

– Позови ко мне скорее кого-нибудь из столоначальников... Матьвиевского позови!

– Слушаю, ваше высокоблагородие.

Сторож поспешно ушел, несколько испуганный встревоженным видом своего начальника. Через минуту явился Матьвиевский, молодой человек с умным и озабоченным лицом, в щегольском вицмундире, застегнутом на все пуговицы.

Вилькин приветливо кивнул ему головой.

– Вот что-с, батюшка: сию же минуту запечатайте здесь, при мне, в особый конверт, вот эту бумагу, возьмите на мой счет извозчика и отвезите ее к управляющему губернией... лично ему отдайте. Если не застанете дома, узнайте, где он, и туда свезите к нему... да, пожалуйста, поскорее. Я бы сам поехал, да... у меня голова болит...

Матьвиевский засуетился, сбегал к себе в стол за конвертом, принес свечу и сургуч, мигом, хотя и (не разб.), запечатал бумагу, ту самую министерскую бумагу, которая так убийственно подействовала за четверть часа до этого на его начальника, и хотел было уже идти.

Правитель пристально, хотя и тупо как-то следивший за работой столоначальника, остановил его на минуту:

– Погодите... Вот что еще-с: объявите в канцелярии от моего имени, что хотя управляющий губернией и освободил вас, по моей просьбе, от вечерних занятий, но сегодня вечером, с шести часов, я желаю видеть здесь всех налицо, каждого у своих занятий... понимаете?