Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика

Аргунов тоже засмеялся, хоть и сконфузился.

– Только не сердитесь, пожалуйста...– сказал он.

– Ну уж погодите! Скажу же я вам любезность, хоть и не говорю их никогда; но пусть это будет первый и последний комплимент мой: вы – великий мастер уклоняться от вопросов.

– Как так?

– От комплимента объяснений не требуется!

– Но я сейчас вам докажу, что я даже и не думал вовсе уклоняться от чего бы то ни было...

– От чего бы то ни было! Это-то уж слишком сильно сказано, мне кажется: давно ли вы уклонились от чаю? Уклонились и от предложения переобуться...

"Вот дернуло-то меня сказать! Ах, булавка!.." – запальчиво подумал Аргунов и скромно сказал:

– Докажу, по крайней мере, что не думал уклоняться от вопросов.

– Докажите.

– Хорошо-с. Позвольте мне начать именно с тех самых доказательств, которым вы так блистательно разъяснили и окончили ваш вопрос о независимости...

– Позвольте.

– Доказательства эти почти верны и даже, пожалуй, применимы к делу, но только в отношении мужчины, а никак уж для женщины!

– Ну, послушайте, нельзя вас поздравить с таким оборотом: вы, судя по нему, причисляете женщину к какой-то совершенно особой породе, а не человеческой!

– О нет, напротив, я отношу ее к лучшей части этой самой породы!

– Ладно уж вам, так действительно не скоро поймешь: человек считает женщину лучше мужчины и в то же время находит ее менее способной взяться за общее дело... удивительно, что за логика!

– Выслушайте меня, пожалуйста. Я вовсе не считаю ее неспособнее, но общественное положение женщины у нас таково, что оно заставляет ее временно казаться именно такой, другими словами, она не имеет средств, при этом положении, выказать свои способности наравне со способностями мужчины, оттого даже и самые эти способности постепенно слабеют.

– Я не буду спорить с вами, что положение женщины в нашем обществе весьма неопределенно, чтоб не сказать совершенно (не разб.), об этом уж и говорить нечего. Это нашло место даже в литературе! Но я вас покорнейше прошу поставить вопрос наш прямее,– отвечайте вы мне, ради бога, просто: согласны ли вы с тем, что всякая женщина, кто бы она ни была, в наше время и у нас может, как и мужчина, быть независимой, благодаря своему скромному труду и идти к задуманной цели, если она только положительно твердо и разумно этого захочет?

– Но, помилуйте! Многие ли из наших женщин захотят подвергнуться лишениям из-за независимости, за которую общество будет их же преследовать и, наконец, укажет им на дверь!

– Господи ты боже мой! – вспылила хозяйка,– да оставьте вы, Христа ради, в покое всех этих ваших женщин, которые шелковые платья предпочтут независимости. Пусть они рабствуют! Пускай до конца рабствуют! Поделом таким женщинам! Я не о них говорю!

Аргунов не мог отвести глаз от своей вспылившей собеседницы: она была удивительно хороша в эту минуту.

– Следовательно, вы сами говорите об исключениях,– заметил он нарочно вяло, чтоб продолжить ее восхитительный пыл.

– Поймите же, ради бога, поймите, что тут говорится совсем не об исключениях каких-нибудь! – сказала она с особенным жаром, прикладывая правую руку к груди: – тут просто речь идет о такой женщине, которая захочет!

– Но ведь такая женщина и будет исключение,– сказал Андрей Александрович по-прежнему.

– Да с чего же, скажите, вы назовете ее исключением, если за ней не будет никаких особенных талантов, ничего, кроме сильной и твердой воли?

– Все равно: одна уж такая воля делает ее исключением.

– Да вздор же – не делает! Воля есть у каждого, и каждый может развить ее, как ему угодно; но не всякому дается исключительный талант, как бы он ни развивал свои способности!

– Пусть будет по-вашему, но я предложу вам только один вопрос.

– Предложите.

– Вы сказали, говоря о независимости, что достигнуть ее может всякая женщина, кто бы она ни была: стало быть, по-вашему выходит, что и простая, например, крестьянка тоже может быть независимой, если захочет?

– Само собой разумеется, что может. Что за странный такой вопрос!

– В таком случае, уж позвольте мне таки предложить вам и еще два вопроса в том же роде.

– Предлагайте.

– Вы на земле живете? – спросил Аргунов.

– На земле,– улыбнулась она.

– И не с неба упали? – спросил он снова, тоже улыбаясь.

– Нет, не с неба, кажется...

Опять они оба тихо засмеялись.

– Ну, так если вы действительно живете на земле и не с неба упали, то должны знать не меньше моего, что простая крестьянка не поймет даже и самого вашего слова: независимость! – сказал Андрей Александрович с улыбкой.

– Да ей и не нужно совсем понимать этого слова, – у ней найдется другое, лучшее, простейшее, которое она понимает, это – именно слово – воля!

Аргунов не мог удержаться и расхохотался самым ребяческим образом.

– Что же вас насмешило так? – спросили у него серьезно и без улыбки.

– Виноват! – ответил Андрей Александрович, стараясь всеми силами удержаться от смеху, который так и подступал к нему.– Да ведь простая крестьянка и этого простого слова не понимает так, как мы с вами его понимаем! – заключил он, овладев наконец собой.

– Вы смеетесь, между тем как сами совершенно не поняли того, что я сказала! – заметили ему с маленькой досадой,– а я сказала, кажется, очень ясно, что всякая женщина, кто бы она ни была, может быть независима, если разумно захочет этого... Скажите же вы мне теперь: разве может кто-нибудь разумно захотеть воли, не понимая ее истинного смысла? Вы, может быть, можете?!

"Сердитая какая, бестия!" – подумал Аргунов и сказал:

– Но растолкуйте мне, пожалуйста, кто же или что разовьет простую крестьянку до такого понимания?

– Это уже не наше с вами дело, а ее: мало ли что бывает в жизни!

– А все-таки, по-моему...– хотел было возразить Андрей Александрович.

Но в эту самую минуту вошла Русанова. Она принесла на подносе кастрюлю с горячей водой и откупоренной бутылкой лафиту и осторожно поставила все это на стол перед диванчиком или, вернее сказать, перед Аргуновым, которого она и поприветствовала еще раз:

– Здравствуйте, барин!

Аргунов поздоровался с ней рукой.

– Да! Ведь вы уж знакомы, кажется? – заметила ему вскользь хозяйка, указав глазами на Русанову и как-то особенно мило обрадовавшись их рукопожатию.– Что так долго, Маша? – обратилась она ласково к вошедшей.

– Извините, барыня,– начала было та.

Но хозяйка остановила ее нежным упреком, покачав головой:

– А помните, Маша, что я вам говорила на той неделе в среду?

Русанова заалелась как маков цвет.

– Простите уж меня на нонешний-то раз! Забыла! – сказала она покорно, но с достоинством своего рода.

– Ну, хорошо, так и быть, прощаю,– будто ради гостя! – рассмеялась хозяйка.– Приносите же вы нам теперь стаканчики, Маша! – попросила она.