Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

-- И не надо: я поняла, что вы хотели сказать; благодарю вас, -- крепко пожала ему руку хозяйка.-- Но я не могу понять... но как же... но почему же меня вы считаете честной женщиной, когда вы сами согласились вчера с Ельниковым, что женщина, живущая на средства нелюбимого человека, не может быть названа, в строгом смысле, честной женщиной, что она... Я не могу выговорить со вчерашнего дня этого ужасного слова... Лизавета Михайловна вся вспыхнула.

-- Содержанка? -- договорил за нее Светлов, краснея почему-то и сам.-- Совершенная правда. Но что же вы находите общего в себе с подобной женщиной?

-- Да разве я сама не живу за счет моего мужа, которого я... никогда... не любила, даже не уважаю? -- спросила Прозорова с замирающим сердцем и, делая это признание чужому человеку, она снова вся вспыхнула.

-- Видите ли, в чем дело, дорогая,-- сказал Светлов и положил ей на руку свою руку,-- вчерашний разговор наш шел о таких женщинах, которые нисколько не стремятся выйти из своего рабского положения, даже и тогда, когда разглядят всю его мерзость, нисколько не тяготятся им. Мы говорили о женщинах, слишком испорченных этим положением, слишком избалованных им, чтоб подняться на борьбу, на вольный труд... слишком втянувшихся в готовые, вполне обеспечивающие их средства, чтоб оставить свои удобства для скудного и, к сожалению, часто неверного заработка; а главное -- эти женщины, спокойно пользуясь всем, даже не хотят исполнять, как умеют, обязанностей, налагаемых на них помощью мужей. Вы -- совсем другое дело; наш теперешний разговор -- лучшее доказательство этому. Позвольте мне иметь дерзость порыться одну минуту в вашей душе. Вы, я уверен, сперва совсем не понимали ложности своего положения; вы, быть может, только предчувствовали ее. Этого, конечно, было слишком мало для серьезного движения с вашей стороны. Потом, под влиянием книг, под влиянием... да мало ли чего, в вас вспыхнула искорка сознания; но и ее было недостаточно для взрыва. Однако вы не затушили в себе этой искорки выгодными, пошлыми успокоениями, как поступают на вашем месте другие; напротив, вы давали ей постоянно новый горючий материал,-- и вспышка полного сознания не могла не последовать. Немудрено, что она опалила вас: заряд был многолетний. Но гул и действие выстрела не одномоментны со вспышкой, между ними существует промежуток. В жизни этот промежуток бывает иногда очень долог, Лизавета Михайловна... Я глубоко радуюсь за вас; радуюсь и за себя, что мне выпало сегодня счастье быть, так сказать, восприемником первого мгновения подобной вспышки -- вашего возрождения. Честная ли вы женщина? спрашиваете вы. Да! повторяю еще смелее, вы честная женщина. Я мог бы, впрочем, сказать вам то же самое и несколькими днями раньше: чужая внутренняя борьба не может оставаться незаметной для того... для тех, кто сам борется, может быть, уже несколько лет...

Светлов был очень взволнован и все время, пока говорил, держал Лизавету Михайловну за руку, крепко пожимая ее. Прозорова внимательно и детски нетерпеливо слушала его, опустя голову, не отнимая своей руки. Когда он умолк, Лизавета Михайловна еще несколько минут оставалась молча в этом положении.

-- Вы, действительно, заглянули в мою душу,-- сказала она, наконец, поднимая на собеседника заплаканные глаза.-- Я не буду... не могу благодарить вас теперь за участие к моему положению: я слишком взволнована... так много набегает в голову мыслей... Ах, боже мой, боже мой! какие это тяжелые мысли... как трудно идти дальше!.. -- порывисто схватилась она обеими ладонями за голову и закрыла ими глаза.-- И как же это... вдруг... оставить все и пойти... пойти, как... как нищая?!.-- зарыдала молодая женщина, облоко-тясь на стол и нервически вздрагивая.

Несколько минут Александр Васильич чувствовал себя бессильным при виде этого искреннего, так долго накипавшего, действительно, горя; он дал ей выплакаться вволю и потом тихонько, с нежностью матери, ухаживающей за больным ребенком, отвел у ней от лица руки и притянул их к себе.

-- Самое худшее пройдено, Лизавета Михайловна,-- сказал он весело,-- хуже всего была тьма, в которой вы находились. Вы вот сейчас сказали: как же это вдруг все оставить и пойти нищей? Зачем же такой крутой поворот? К чему скачки? Если б вам вздумалось, например, подняться... вон хоть на ту печку,-- Светлов показал головой в угол залы,-- ведь вы должны были бы прежде всего держаться как можно крепче за стул, без которого вам нельзя сделать туда первого шага...

Александр Васильич быстро поднялся с места, поставил к печке стул и встал на него.

-- Видите: я вот прежде всего постараюсь вскарабкаться на спинку этого стула, чтоб достать рукой до карниза и схватиться за него таким образом,-- продолжал он, очень искусно приводя в исполнение свои слова.-- Но и теперь, когда я уже и держусь за карниз, стул мне еще нужен, как опора; я могу оттолкнуть его только тогда, когда буду там, куда лез, то есть на печке. Последнего на практике показать здесь нельзя; но вообразите вместо печки крышу... Да вы меня, разумеется, и так поняли,-- засмеялся Светлов, соскакивая со стула.

Следя за его забавными движениями, Лизавета Михайловна не могла не улыбнуться сквозь слезы.

-- Ну вот и солнышко проглянуло,-- сказал Александр Васильич, поймав ее улыбку.

Он опять расположился на прежнем месте.

-- Вот видите ли, этот стул, конечно, не ваш; но если вы, бессознательно пользуясь им несколько лет не по праву, пришли наконец к той мысли, что это нехорошо, нечестно, и решились отказаться от него, то уже ни один здравомыслящий человек не поставит вам в вину, когда ради такой прекрасной цели вы воспользуетесь этим чужим стулом и еще на несколько времени... насколько будет необходимо. Тот был бы олух царя небесного, кто посоветовал бы вам убрать сперва почву из-под ног, а потом уж и хвататься за что ни попало: естественно, что тогда вы упали бы и размозжили себе голову прежде, чем успели бы за что-нибудь ухватиться.

-- А дети?..-- спросила она тихо-тихо.

-- Вы кстати напомнили мне о них,-- сказал Светлов.-- Именно вот вы еще почему честная женщина: вы прекрасно ведете детей; дай бог, чтоб моя будущая подруга вела их так...

-- Но вы меня не поняли, Александр Васильич,-- заметила Лизавета Михайловна с глубокой грустью,-- я хотела сказать...

-- Нет, я хорошо, я совершенно понял ваш вопрос и сейчас же отвечу на него прямо,-- не дал ей договорить Светлов.-- Я вот что вам отвечу: кто хочет вести серьезную борьбу, Лизавета Михайловна, чтоб отстоять свою свободу, свое человеческое достоинство, тому надо прежде всего приучить себя к мысли, что он должен или все завоевать, или уж -- ничего. Добьется или не добьется он этого "всего" -- это другой вопрос; но чем больше желаешь, чем шире задача, тем больше и получишь. "Из большого не выпадет" -- говорит пословица. А я вам вот что скажу, Лизавета Михайловна: я не считаю честной женщиной ту, которая бросает своих детей ради каких бы то ни было высоких целей. Женщина -- если уж она мать -- должна, по-моему, прежде всего воспитать доверенное ей природой молодое поколение. Да! она прежде всего должна детей себе завоевать, если разлуку с ними поставят ей условием ее личной свободы, как это постоянно бывает в нашем семейном быту. Но прежде борьбы следует еще взвесить, под чьим влиянием дети могут получить больше нравственного выигрыша -- под вашим или отцовским. Не забудьте,-- нравственного выигрыша, я сказал. Мои дети, в материальном отношении, могут требовать от меня дележа с ними только тем, что я сам имею; но относительно духовной и умственной стороны они имеют право требовать, чтоб им дан был высший уровень современного развития, или по крайней мере дана была свобода, возможность достигать его. Ясно ли я выразил мою мысль? Поняли ли вы меня?