Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Ребёнок сказал: что такое трава ? и принёс мне ее
полные горсти.
Как мог я ответить ребёнку? Я знаю не больше его, что
такое трава.
Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зелёной
материи — цвета надежды.

Или, может быть, это платочек от бога,
Надушенный, нарочно брошенный нам на память в подарок,
Где-нибудь в уголке есть и метка, имя владельца, чтобы,
увидя, мы могли сказать, чей ?
Или, может быть, трава и сама есть ребёнок, взращённый
младенец зелени.

А может быть, это иероглиф, вечно один и тот же,
И может быть, он означает: «Взрастая одинаково в широких
зонах и в узких зонах,
Среди белых и среди чернокожих,
И канука, и токагоэ, и конгрессмэна [29]и негра, — я
принимаю одинаково, всем им даю одно».

А теперь она кажется мне прекрасными нестрижеными
волосами могил.

Кудрявая трава, я буду ласково гладить тебя,
Может быть, ты растёшь из грудей каких-нибудь юношей,
Может быть, если бы я знал их, я любил бы их,
Может быть, ты растёшь из старцев или из младенцев,
только что оторванных от материнской груди,
Может быть, ты и есть материнская грудь.

Эта трава так темна, она не могла взрасти из седых
материнских голов,
Она темнее, чем бесцветные бороды старцев,
Она темна и не могла возникнуть из-под бледнорозовых
кровель ртов.

О, я вижу, что голосов так много,
И что они звучат изо ртов неспроста.
Я хотел бы передать их невнятную речь об умерших юношах
и девушках,
А также о стариках и старухах, и о младенцах, едва только
оторванных от материнской груди.

Что, по-вашему, сталось со стариками и юношами?
И во что обратились теперь дети и женщины?

Они живы, и им хорошо,
И малейший росток указует, что смерти на деле нет,
А если она и была, она вела за собою жизнь, она не
подстерегает жизнь, чтобы её прекратить,
Она гибнет сама, лишь только появится жизнь.

Всё идет вперёд и вперёд, ничто не умирает,
Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но гораздо приятнее.

Думал ли кто, что родиться на свет это счастье?
Спешу сообщить ему или ей, что умереть это такое же
счастье, и я это знаю.

Я умираю вместе с умирающими и рождаюсь вместе с
только что обмытым младенцем, я весь не
вмещаюсь между башмаками и шляпой,
Я гляжу на разные предметы, ни один не похож на другой,
каждый по-своему хорош.
Земля хороша, и звёзды хороши, и все спутники их хороши.
Я не земля и не спутник земли,
Я товарищ и собрат людей, таких же бессмертных и
бездонных, как я
(Они не знают, как они бессмертны, но я знаю).

Всё существует для себя и своих, для меня моё, мужское и
женское.
Для меня те, что были мальчишками и любят женщин,
Для меня самолюбивый мужчина, который знает, как жалят
обиды,
Для меня невеста и старая дева, для меня матери и матери
матерей,
Для меня губы, которые улыбались, глаза, которые
проливали слёзы,
Для меня дети и те, что рождают детей.
Скиньте покровы! предо мною вы ни в чём не виновны, для
меня вы не отжившие и не отверженные,
Я вижу сквозь тонкое сукно и сквозь гингэм [30],
Я возле вас, всепоглощающий, неутомимый, упрямый,
неустанный, — меня не откинешь прочь.

Младенец спит в колыбели,
Я поднимаю кисею и долго гляжу на него и тихо отгоняю
мух рукой.
Юнец и краснолицая девушка свернули с дороги и
взбираются вверх на заросшую кустарником гору,
Я зорко слежу за ними с вершины.

Самоубийца раскинулся в спальне на окровавленном полу,
Я наблюдаю труп, с обрызганными кровью волосами и
замечаю, куда упал пистолет.

Грохот мостовой, колёса фургонов, шарканье подмёток,
разговоры гуляющих,
Грузный омнибус, кучер с приглашающим пальцем, звяканье
копыт по граниту,
Сани, бубенчики, шутливые крики, снежки,
Ура народным любимцам, ярость разгневанной черни,
Хлопание занавесок на закрытых носилках, больного несут
в больницу,
Схватка врагов, внезапная ругань, драка, чьё-то паденье,
Толпа взбудоражена, полицейский со звездою спешит,
пролагает дорогу в середину толпы,
Бесстрастные камни, что получают и отдают такое
множество эхо,
Какие стоны пресыщенных или умирающих с голоду, упавших
от солнечного удара или в истерике,
Какие восклицания женщин, застигнутых схватками,
спешащих домой родить,
Какие слова жили здесь и были похоронены здесь и вечно
вибрируют здесь, какие визги, укрощённые
приличием.
Аресты преступников, обиды, предложения продажной
любви, принятие её и отказ (презрительным
выгибом губ),
Я замечаю всё это или отзвуки и отражения этого — я
прихожу и я ухожу.

Настежь распахнуты ворота амбара,
Медленно въезжает фургон, тяжело нагружённый сеном,
Яркий свет попеременно играет на зелёном и серо-буром,
Охапки сена привязаны к осевшему стогу.

Я там, я помогаю, я приехал на возу, растянувшись,
Я чувствовал лёгкие толчки, одну ногу я закинул за другую,
Я прыгаю с поперечных жердей, (выхватываю тимофеевку и
клевер,
Я кувыркаюсь, и в волосы мне набивается сено.

Далеко, в пустыни и горы, я ушёл один на охоту,
Брожу удивлённый проворством своим и весельем,
К вечеру выбрал себе безопасное место для сна
И развожу костёр и жарю свежеубитую дичь,
И засыпаю на ворохе листьев, рядом со мною мой
пёс и ружье.

Янки-клиппер несётся на раздутых марселях, мечет искры и
брызги, глаза мои уставились в землю, я,
согнувшись, сижу за рулём или весело кричу с палубы.

Лодочники и собиратели ракушек вставали чуть свет и
поджидали меня,
Я запихивал штаны в голенища, шёл вместе с ними, и время
проходило отлично.
Побывали бы вы с вами у котла, где варилась уха.

На дальнем Западе я видел свадьбу зверолова, невеста
была краснокожая,
Её отец со своими друзьями молчаливо сидел невдали,
скрестив ноги, немо куря, и были у них на
ногах мокассины, и плотные широкие одеяла
свисали у них с плеча,
Зверолов бродил по песчаному берегу, одетый в звериные
шкуры, шея у него была закрыта пышной
бородой и кудрями, он за руку держал свою невесту,
У неё ресницы были длинны, голова непокрыта, и ровные
жёсткие волосы свисали на её сладострастное
тело и достигали до ног.

Беглый раб забежал ко мне во двор и спрятался у самого
дома,
Я услышал, как он шевелится в куче скрипучего хвороста,
В полуоткрытую кухонную дверь я увидел его, обессиленного,
И вышел к нему, он сидел на полене, я ввёл его в дом и
успокоил его,
И принёс воды, и наполнил лохань, чтобы он вымыл
вспотевшее тело и покрытые ранами ноги,
И дал ему комнату рядом с моею и дал ему грубое чистое
платье,
И помню я хорошо, как бегали у него зрачки и какой он
был неуклюжий,
И помню, как я наклеивал ему пластыри на исцарапанную
шею и на щиколки ног,
Он жил со мною неделю, отдохнул и ушёл на север,
Я сажал его за стол рядом с собою, а кремнёвое ружьё моё
было в углу.