Владимир Набоков - Дар. II часть

Важно, что эта «рябь на поверхности» соотнесена со словами дочери из окончания «Русалки»: «Дай руку. Подойдем поближе. Видишь, / Играет рябь, нагнись, смотри на дно», а эти слова дочери в свою очередь отсылают к главе пятой «Дара»: «Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес. Смотри: сначала — сквозистые места...» (С. 370). Кроме того, сравнение отсылает к пятой главе романа, к тому месту, где Федор схожим образом обдумывает сочиняемые им стихи, как здесь, соблазнившись «случайным сбродом образов»: «...и умер исполин яснополянский, и умер Пушкин молодой... — а так как это было ужасно, то побежала дальше рябь рифмы...» (с. 395). Долинин, приняв «ерь» за «ер», это слово ошибочно интерпретировал как «раб» (Истинная жизнь писателя Сирина. С. 288).

Этот абзац остался недописанным: Набоков оставил место для его продолжения.

Ближе к середине страницы проведена отделительная черта, под которой записан вычеркнутый набросок описания соития из следующего далее эпизода:

«До этого. Относится ко второму свиданию.

Не зная, что придумать, чтобы продлить это состояние, он ладонью низко пригнул ее маленькую голову с серыми рассеянными глазами и врос в ее липкие уста, раскрывающиеся нарочно неохотно, но и это было не то, ибо слишком неудержимо начиналось брожение, а хотелось еще пожить<,> и он перешел к другому<,> и сзади у нее был желтоватый синяк и слишком быстро опять подступило. Он вернулся к прошлому. Глядя в небо потолка и тихо почил его по воле. <���Очевидно, «почил по его воле», то есть по воле неба.> Я обожаю тебя, сказал он безнадежно и, повернув ее к себе, поцеловал ее в сладкие, еще горячие губы. Mais aussi tu très gentil — снисходительно-дружески (и, вероятно, думает который час — но в этом-то безнадежном отсутствии — вся [sic!] смысл [было: „сила“] моего блаженства). Она захлопотала [...]».

Текст от слов «ладно» до «горничиха» — рабочая запись на верхнем поле. Возможно, Набоков хотел подобрать к русскому слову «требовательней» подходящее французское слово и, чтобы не забыть об этом, написал его в латинской транскрипции.

Все, что пожелаешь... степенно ( фр. )

Вот те на! ( фр. )

К этой рабочей записи приписка на полях: «Относится ко второму свиданию».

Далее в рукописи вычеркнуты следующие строки: «Наверстать потерянное в прошлом, обмануть будущее. Удесятерить ее образ, пока она здесь, живая».

Вычеркнуто: «Перекладывать и опять удалять».

Из стихотворения Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...» (1830?): «Порывом пылких ласк и язвою лобзаний / Она торопит миг последних содроганий!» Это стихотворение написано александрийским стихом (шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы). Вместо «александрийских» было: «шестистопных». Вычеркнуто другое начало предложения: «Кем это сказано? <���«Торопит миг...»> У него сказано к жене [...]». По-видимому, Набоков имел в виду, что у Пушкина в первой части стихотворения речь идет о блуднице («вакханка молодая»), а во второй — о жене («О, как милее ты, смиренница моя!»), о которой он говорит в конце: «И оживляешься потом все боле, боле — / И делишь наконец мой пламень поневоле!» К этому месту, возможно, должна была относиться не получившая развитие пушкинская тема различия между близостью с проституткой и с женой, набросанная в рабочей записи, предваряющей встречу с Ивонн: «Какая она изящная, жалкая, и что у нее один любовник за другим...»; и следом — стыдливое увещевание Зины (по-видимому, в момент близости): «Ах, Боже мой, Феденька, не нужно, — говорила она тихо и с какой-то рассеянной [машинальной, увещевательной] <���интонацией>, как бы думая о чем-то другом, но тоже незначительном, — ну, право же». В последнем завершенном романе Набокова «Взгляни на арлекинов!» (1974) такова же вторая жена повествователя Аннетта, носящая имя пушкинских возлюбленных: «...теперь я рад тому, что никогда не был настолько глуп и низок, чтобы не заметить восхитительного контраста между ее воспаленной стыдливостью и теми редкими моментами сладостной неги, в которые на ее лице появлялось выражение детской сосредоточенности, торжествующего наслаждения, а кромки моего недостойного сознания начинали достигать ее слабые стоны» (Владимир Набоков. Взгляни на арлекинов! Пер., прим. А. Бабикова. Изд. 2-е. СПб., 2014. С. 128).

Было: «мягким».

В этой исправленной Набоковым фразе, по-видимому, пропущено одно или два слова после «aussi»: «А ты тоже <���дружок?>, я тебя нахожу очень милым» ( фр. ). Начальный вариант был такой: «Mais toi aussi très gentil» («А ты тоже очень милый»).

На полях: «Дружба — рифма, любовь — ассонанса [sic] (альбомная эпиграм<���м>а)».

Вместо этого слова было: «la mort» (смерть).

«Я люблю меч, что сверкает, рыбу, что трепещет, и животик моей милой». (Эта французская фраза не раз была исправлена и переписана в рукописи, и за справедливость ее интерпретации ручаться не могу. — А. Б. )

В «Бледном огне» есть намек на то, что Кинбот на самом деле является русским профессором Боткиным, фамилия которого дает анаграмму «Кинбот».

Хорошо, если хочешь, мне подходит... ( фр. )

То есть с Лазурного берега (Côte D’Azur).

Зачеркнуто: «в Лионе».

На полях: «Между первым и вторым свиданиями выяснил, что дело не вышло, и написал об этом жене». О каком деле идет речь — неизвестно.

Вверху на полях две записи: (1) «(навеяны встречей с Б., говоривше<���й?> о „jogger’e“)». Можно предположить, что это нотабене для эпизода с упоминаемой ниже Музой Благовещенской (или Благово), которую Федор встретил на Лазурном берегу и которая, судя по всему, была в романе его парижской знакомой; что же имеется в виду под «jogger» определенно сказать нельзя: у этого слова множество значений — от бегуна трусцой до карманного справочника. (2) зачеркнуто: «Конец» и под этим словом: «Последние главы» (у Грейсон и Долинина ошибочно: «Последняя глава», однако, в рукописи читается: «Последнiя главы»).

Схожим образом в «Лолите» Гумберт по телефону узнает о смерти Шарлоты под колесами автомобиля.

Было: «соскочить».

На правом поле: [Фальтер распался]. См. нашу статью «„Дар“ за чертой страницы».

Здесь у Набокова четко написана буква, напоминающая русскую фиту, но не с волнистой, как должно быть, а с прямой чертой внутри (такая буква существует в ряде кириллических алфавитов неславянских языков). Нельзя сказать, что этим инициалом Набоков обозначил «Фальтера»: фита использовалась в русской письменности по этимологическому принципу — только в словах, заимствованных из греческого языка и только на месте греческой «теты», «Фальтер» же взят Набоковым из немецкого языка (мотылек, бабочка). Возможно, он намеревался написать иное имя, начинающееся на «о», и просто перечеркнул его.