Владимир Набоков - Дар. II часть

В чем, собственно, дело? Почему он стоял на углу и ждал, надеясь на случай (только то, что в < слово нрзб > и там же — но ведь прошло около года), когда мог условиться о встрече — адрес был записан, он знал его наизусть. И кто она? Девочка в кавычках, средней стоимости, для него, вероятно, с надбавкой, потому что он грустен и пристален, а, главное, явно одержим воображением (которым можно воспользоваться). Но письмо, тупая точность письма, невыносимое усилье отправки, штемпель той вторичной жизни, которая для других — настоящая жизнь, — все это установило бы сознательную связь между вольным волшебством случая и той популярной реальностью. Всякая такая связь нарушила бы и волшебство и свободу — так что мысль о включении случая в строй общепринятой жизни была невыносимо ужасна: повторенное молвой тайное прозванье [85] Набоков имеет в виду «своенравное прозванье» из стихотворения Боратынского «Своенравное прозванье дал я милой в ласку ей...» (1832?). . Он прозвал жизнь по-своему, и малейшая уступка общему миру обратила бы в очевидную пошлость тайную его собственность.

Волшеб<���ство> чистого случая, иначе говоря, его комбинационное начало, было тем признаком, по которому он, изгнанник и заговорщик, узнавал родственный строй явлений, живших в популярном мире заговорщиками и изгнанниками. По законам этого ритма прелесть ее прозрачных стрельчатых глаз, звонких ударений среди воркующей речи, прелесть плеч, локтей и пальцев маленьких ног, шевелящихся и подгибающихся в потемневшем носке подтягиваемого чулка, а, главное, прелесть ее полного незнания своей истинной прелести, было единственно важным, и обращали так называемые реальные подробности ее бытия (трупное уныние той комнаты, процедура платы, ее рассказ о типе, который на той неделе пожелал, чтобы гнилая [86] Было: «желтоволосая». горничная стояла и смотрела [87] Вычеркнут другой вариант: «который раз в месяц делал с ней то-то и то-то». ) в беллетристические подробности [88] Можно разобрать вариант к этому месту: «пять<���десят?> пят<���ь?> описаний тогда бы проникли в роман». более или менее ценные, но никак не могущие возбудить то нравственное отвращение, которое они бы возбуждали, попади они обратно в строй общепринятой жизни, породившей их. Безумие нежности, восторг преображения, благодарность блаженному случаю — да, все это и еще то, что в плане сознательном эта игра — ибо игра случая значит <, что> случай играет, как говорят «море играет» или «играет зной», — эта игра служила для него единственным способом злорадно примириться с тем, что называлось грязью жизни, с тем, что волшебно переста<���ва>ло быть пыткой, как только начиналась игра. И потому, что он не мог ей написать, и потому, что он не мог забыть ее прелесть, совершенную предупредительность ее равнодушия и совершенное воплощение собственных чувств [89] Приписка на полях к этому месту: «рассмотреть во втором свидании». , мощь, как бы осязаемую толщину счастья, его тяжесть, неуклюжее сиротство (по сравнению с ее малостью и простотой) и затем такое его кипучее и полное освобождение [90] Далее вычеркнуто: «дважды, а кажется, что он видался с ней долго и много раз». , — по этим никому не объяснимым причинам и причинам причин он продолжал ходить и ждать ее появления на том углу [91] Над этим словом Набоков поставил знак вопроса. , где он однажды встретил ее.

И самое замечательное (вдруг почувствов<���ал>), что и теперь он форсирует случай, вовлекает его в серию , то есть обратно в «реальную» жизнь, что, в сущности, это только меньшая степень того же ограждения и опошления, как если бы он писал ей, устанавливал бы что-то, подписывал как-то письмо и т. д. — и потому если бы она сейчас появилась, то сама попала бы в серию, и он (так далеко ушед в воспоминании и воображении от всего того, что могли бы видеть в ней другие) увидел бы с той трезвой пошлостью, которой отмечены такие «прозревания», «разочарования», «возвращения на землю» (на какую, на вашу, скоты и тени, на эту призрачную бутафорскую «панель большого города»? — Вот это «действительность»? Это общее место — мне место?), которой, да-с, так-с, говорим мы, они отмечены и хорошо отмечены в популярной жизни и популярной литературе, и принужден был бы, как под рукой сапожника складчатая голова щенка, во сто крат более породистого, чем его хозяин, нагнуться к собственной кашке и увидеть в Ивонн [92] Зачеркнуто: «Колетъ». шуструю шлюшку [93] После этого вычеркнуто: «позор цивилизации», «резиновое тело». , досуха высосанную червем-сутенером [94] У Набокова: «сутенором», как если бы он соединил «сутенера» с «тенором». , захватанную немытыми руками пожилых парижан, обработанную мохнатыми ногами торопливых забавников между пятью и шестью часами вечера, с заразой снутри сургучной губы и с тленом в резиновом лоне.

Русская словесность, о русская словесность, ты опять спасаешь меня. Я отвел наважденье лубочной жизни [95] Вместо «наважденье лубочной жизни» было: «шутовские притязания вашего мира». посредством благородной пародии слова. Она будет максимально горькой в книжке [96] Вместо вписанного сверху «максимально горькой» (с очевидным намеком) были эпитеты: «другой», «страшной». , если придет, но она не придет. Она [97] Зачеркнуто другое начало предложения: «Проституточка моя [...]». не придет не из-за этого «будет», а из-за моего «была». О, русское слово, о соловое слово, о западные [98] Вместо «западные» было: «мелкие немецкие». импрессионисты!

Разумной рифмы не оказалось при перекличке, и собрание было распущено, а сколько раз он давал себе зарок не соблазняться возможностью случай<���ного> сброда образов, когда вдохновенье только рябь [104]на поверхности, а внутри не тем занят, совсем не тем.

Гнев был — и потому, может быть, рифма не вышла. Он возвращался домой и не знал на кого сердиться за то, что она не пришла. На случай, который иначе не был бы случаем? На себя, который иначе не был бы собой? На нее? Но [105]