Янко Есенский - Демократы

Когда рядом в комнате президиума скрипела дверь, он бежал взглянуть, кто идет — не пан ли президент, помогал прибывающим разоблачаться, протягивал пачку заграничных сигарет «экстра», предлагая закурить, и все эти манипуляции сопровождал витиеватыми любезностями.

По мере прибытия членов комитета зеленый стол в форме римской единицы (I) покрывался портфелями. Поздоровавшись, пришедшие растекались по комнате, пристраивались в углах, присаживались на канапе — потолковать о предстоящих делах. Их разговор прерывали делопроизводители с листками зеленой бумаги в руках, где голосующие должны были поставить свои подписи. Они подходили к беседующим и выжидали на небольшом, но почтительном расстоянии, когда на них соблаговолят обратить внимание:

— Что это у вас?

На нижнем конце стола — римской единицы — лежали стопки розоватых папок с документами и материалами, которые предстояло обсудить. Больше всего сегодня среди собравшихся было инженеров. Они сидели вдоль всей стены, от дверей до окна. Свои функции они разделили таким образом, что о фермах моста докладывал один, о быках — другой, о реке, что текла под мостом, — третий, о ее берегах — четвертый, а о шоссе через мост — пятый. Оттого их столько и собралось. И это при том, что самыми внушительными сооружениями на длинном зеленом столе были прошения о пособиях, просьбы о снижении налогов и циркуляры о порядке их взимания.

В зале стоял гул: говорили все сразу. Расписывались на зеленых листочках. В тот момент, когда доктор Лелкеш танцующим, дрожащим почерком ставил свою фамилию, пронзительно зазвенел колокольчик, и энергичный голос объявил:

— Господа, прошу занять места.

Это сказал президент, появление которого они даже не заметили.

Можно было ожидать, что двенадцать господ за столом будут стоя приветствовать своего вождя, как в клубе при составлении списков кандидатов в Национальное собрание. Но нет. Ничего подобного. Как ни в чем не бывало, вместе с референтами они подошли к своим креслам и спокойно сели перед своими портфелями и бумагами. Председательствующий вынырнул на верхнем конце между столом и креслом с высокой кожаной спинкой, как дух из люка на сцене театра. Кое-кто еще топтался возле стеклянной горки, разглядывая горшочки, мисочки, вазы и статуэтки работы народных умельцев, и президент снова позвякал, громко напомнив:

— Господа, прошу занять места.

И вот все уселись. Президент осторожно опустился в высокое кресло и склонился к бумагам, на лице его была радость и просветление. По залу пролетел шепоток:

— В хорошем настроении…

— Можно будет договориться…

— Не скрежещет зубами…

— Выспался…

— Не надо его сердить…

Возле президента сидели два вице-президента: справа — доктор Зимак — лысый, сгорбленный старик с испитым морщинистым лицом; он опустился на краешек кресла, полагая, очевидно, что усаживаться прочно не стоит, потому что, пока он устраивается поудобнее, из Праги успеют «дать знак», чтоб он отправлялся на пенсию. Ему было за шестьдесят. Слева сидел доктор Кияк — полноватый, но по-военному подтянутый мужчина, лицо его было красного здорового цвета, остроконечные усики торчали в стороны, а блестящие волосы были зачесаны назад. Его решительный, категоричный вид давал всем понять: «Вы так просто меня отсюда не сковырнете». На цыпочках подошел главный инженер, начальник технической службы Штефанчак с портфелем, в котором лежала желтая французская книга и камень, найденный при последних раскопках под Старым градом. Он занял место сбоку стола, рядом с озабоченным Зимаком, напротив Гомлочко.

— Сердечно приветствую вас, господа, — бодрым голосом произнес президент, — и открываю заседание… Сколько нас? — обратился он к Гомлочко.

— Двенадцать.

— Следовательно, все. Кворум в наличии, сможем принимать решения. Протокол прошлого заседания вели… Сегодняшний будут вести…

Он оглядел собравшихся поверх очков. Взгляд его остановился на голом черепе Козяковского. Тот большим и указательным пальцами вытирал уголки рта, разинутого буквой «о».

— Пан Козяковский… Кто еще?

Президент перевел взгляд на склонившуюся над столом черную бритую голову с запавшими висками доктора Закладного. Уткнув нос в повестку, он чиркал при этом по темени карандашом.

— …и пан Закладным.

Закладный встрепенулся, с изумлением поднял голову, а уразумев, в чем дело, снова погрузился в чтение.

Президент перечислил, какие приглашения поступили в адрес славного комитета.

— Вымогательство! — наклонился Петрович к Цуцаку.

— Вот-вот, — кивнул Цуцак.

Членов комитета приглашали на всевозможные этнографические выставки, манифестации за мир, званые вечера «Женского национального совета», на бал республиканских женщин, на учения пожарников, собрания пастушьих кооперативов и съезды.

— Я объявляю это, господа, на случай, если кто из вас пожелает…

— Пусть идут те, кто ближе живет, — вырвалось у Цуцака, представителя Земплинского округа — тучного, коренастого весельчака с добродушным красным лицом, редкими волосами и торчащими усами. Сдув с бумаги пепел от сигары на своего соседа Петровича, он показал на него чубуком:

— Или вот Петрович пускай отправляется, его на все хватит.

— Предлагаю Цуцака, — отказался от почетной миссии Петрович. — Он любит поговорить.

Постановили — билеты купить, заплатить побольше, но желающим поехать дорогу не оплачивать.

— Жалоб и интерпелляций не поступало, — объявил президент.

Потом зачитали, сколько миллионов долга у Словакии, сколько наличных денег и сколько сотен нерассмотренных и нерешенных дел.

— Есть замечания?.. Нет?.. Принимается… Кто желает высказаться, прежде чем приступим к повестке дня?

Мангора поднял три пальца.

— Пожалуйста, пан Мангора.

О Мангоре, референте по социальным вопросам, мы уже упоминали. Он был редактором, к тому же столпом социал-демократической партии, следовательно — левый и, по его собственному утверждению, — впрочем, это говорили о себе все левые, — прогрессивным деятелем. Молодой еще, небольшого роста, безусый, с блеклыми волосами и добродушным, полным лицом здоровяка, он всегда готов был улыбнуться, удивиться или растерянно-недоуменно посмотреть на президента, на заседающих, на делопроизводителей, словно вопрошая: «Разве? А вы что скажете? Странно. Вы же знаете, что это не так». Сам насмешник, он болезненно воспринимал шутки в свой адрес, любил выступить и за дельность своих речей считался одним из наиболее серьезных членов комитетов.

— Чем пахнет на этот раз? — заерзал президент и повернулся вполоборота к доктору Кияку.

— Опять, верно, больницами, — ответил Кияк, не глядя на президента.