Янко Есенский - Демократы

— Вряд ли. Больницы в порядке. Я их недавно ревизовал.

И действительно — на этот раз попахивало «Азилом», заведением «для психически дефективных детей».

— Я получил письмо, — Мангора вытащил его из большого желтого портфеля с застежками, — о том, что положение детей в «Азиле» ужасающее. Дети грязны до черноты. Галлюцинируют от голода. Животы у них распухли. Они завшивели, покрылись струпьями… Я тотчас же вскочил в автомобиль управления… И вот, пожалуйста, — он на минутку отвлекся от предмета разговора. — Кого обслуживает автомобиль управления? Чиновников или членов комитета?

— Разумеется, членов комитета, — удивился президент.

Мангора оглянулся на присутствующих. «Вы слышите?» — говорил его взгляд.

— Не знаю, — продолжал он после паузы, — я думаю, что ездят и другие, причем с семьями… Но сейчас это вопрос второстепенный…

— Нет, не второстепенный, — нахмурился президент, — скажите, кто, я хочу знать фамилии. Еще подумают на меня. А я эту машину за тридцать шагов обхожу.

— Рад служить, пан президент… Я бы немедленно вскочил в машину, но пришлось ждать, пока этот господин вернется из «Гринавы»…

— Американская корреспондентка, — пояснил Гомлочко, распоряжавшийся машиной, — хотела увидеть национальные костюмы.

— В «Гринаве»? Что вы болтаете? В «Гринаве» пьют.

— Это ее муж интересовался нашими винами, — изворачивался главный советник.

Все засмеялись, но президент сохранил серьезный вид.

— После заседания вы дадите мне объяснения… Продолжайте, пожалуйста.

— Я решил проверить на месте, так ли это, — снова взял слово Мангора. — Дергаю колокольчик. Никакого впечатления. Стучу. Опять ничего. Это показалось мне подозрительным. Наверное, думаю, прячут детей или моют. Не открывают, чтоб выиграть время. На помощь пришел наш шофер. «Пошли, говорит, через часовенку». Он в таких делах собаку съел. Входим во двор. Нас задержали, но потом впустили. Ну, думаю, насмотримся мы тут на свинство! Я обошел все помещения, коридоры, комнаты, углы, обследовал кровати, белье, солому в тюфяках, кухню, кладовую и ничего предосудительного не нашел. Всюду образцовая чистота, уход, кладовые полны припасов. Результат моих изысканий и исследований — две вши у двоих детей. И только…

— Вы сами искали? — затрясся в смехе Цуцак.

— А я лично нашел только одну гниду… Это не надо вносить в протокол, — взял слово президент и осуждающе посмотрел на Цуцака. — Ничего смешного здесь нет, все очень серьезно. Вы бы не смеялись, если бы видели то, что видел я. Горбатый ребенок, весь желтый, кости и кожа. С кровати встать не может. Одним словом, кошмар. Но он радовался всему, хлопал в ладоши, бедняжка! Господа! Если б вы это видели!.. Я тоже получил письмо, на двух листах, исписанных со всех сторон, подпись неразборчива. Такое же, очевидно, как и пан депутат Мангора.

Мангора кивнул и попытался продолжить.

— Да, да, горбатый и еще один, почти зеленый. У этих двух я и нашел…

— Напечатают такое письмо в десяти экземплярах, — снова перебил Мангору президент, — и разошлют в десяток партий. Я тоже ездил проверять этот «Азил». Нагрянул неожиданно, никого не предупреждая, чтоб ничего не успели скрыть. Как и вы, пан редактор. Меня тоже не впустили, отговариваясь тем, что уже пятеро побывали с обследованием. Говорят, каждый день кого-нибудь черти несут. Уже были, рассказывала мне заведующая, из министерства, из какой-то инспекции, из «Союза социальных обществ», из «Красного Креста», участковый врач, окружной врач, краевой врач, каждый приказывал, отдавал распоряжения, и теперь неизвестно, кого слушать. Напрасно я ей объяснял, что я президент, президент края. Да откуда ей знать, сестричке милосердия, что такое президент? Я даже не рассердился на нее. Верите ли, пришлось пойти к нотариусу. Тот ей объяснил, кто я и что я. Искала экономка. Нашла одну-единственную вошку у этого самого желтого горбатенького мальчика. Я тотчас же уполномочил нотариуса раз в месяц посещать приют и докладывать мне о состоянии дел…

— Раз в месяц мало, — беспокойно задвигался на стуле Клинчек, священник с голым, как у Козяковского, черепом. Он носил огромные очки, придававшие солидности его молодому лицу. Когда он говорил, на левом виске у него набухала вена, и, чем длиннее была речь, тем больше набухала она, выдавая внутреннее волнение. Он был словаком-централистом {118} 118 Словак-централист — здесь — приверженец католической Чехословацкой лидовой партии. , чехословацким людаком.

— А чем будет заниматься участковый врач? Это его обязанность, — вмешался Теренчени, тоже священник, отличавшийся от Клинчека только седой курчавой шевелюрой. Он был словаком-автономистом {119} 119 Словак-автономист — член людовой словацкой партии, которая вела пропаганду под автономистским лозунгом «Словакия для словаков», широко используя клерикально-фашистскую демагогию. , словацким людаком, подмигивавший одним глазом централистам и потому настроенный более мирно.

— А для чего приютский врач? — философствовал Цуцак.

— И окружной, — добавил Козяковский.

— …а у одного мальчика, зеленого, как травка, — не сдавался Мангора, — с парализованной ногой, на костылях…

— Тут виноват врач приюта, он должен наблюдать, — бубнил Цуцак Козяковскому.

— На то и существует окружной, — гнул свое Козяковский, — чтобы напоминать ему об обязанностях.

— Прежде всего участковый, — упорствовал Теренчени, подняв указательный палец. — Я привлек бы его к ответственности.

— …а у одного мальчика, зеленого, как травка… — повысил голос Мангора, с немым укором глядя на присутствующих: «Вот, полюбуйтесь, слова сказать не дадут». Он покосился и на президента с безмолвной просьбой: «Наведите порядок. Так я никогда не кончу».

— Где ответственный за отдел здравоохранения? — поднялся с кресла президент, никого не слушая и не обращая внимания на Мангору.

Ответственный за здравоохранение государственный советник доктор Перличка устроился на канапе, неподалеку от инженеров, с доктором Жалудем, который также был государственным советником. Беседа их протекала тихо, но дружески и оживленно. Они толковали о том, что если б доктора Кияка перевели в Прагу, освободилась бы его должность, и Жалудь сел бы вице-президентом по левую руку от президента, но доктор Кияк — что утес в Блатницких горах, его не сдвинешь. Поэтому хорошо бы освободить стул Зимака. Он уже достиг возраста, предписанного для служебной смерти чиновника; плечи Зимака отягощены сорока пятью годами службы.

— Он пятнадцати лет начал служить? — прикинул Перличка, приложив ладонь ко лбу, и возвел очи горе́.

— Нет. Просто проклятый закон о легионерах {120} 120 …закон о легионерах засчитывает… все в трехкратном размере… — Бывшим легионерам после возвращения на родину предоставлялись всяческие льготы, так, они пользовались преимущественным правом поступления на государственную службу, причем год им засчитывался за три. засчитывает легионерам все в трехкратном размере, все, кроме жалованья.